**
Пианино.
Кто-то его просто решил вынести из своей квартиры на помойку. Теперь ведь это не модно — пианино. Да и вообще, от вещей устаревающих избавляются нынче быстро. Как и от идей. И от мыслей. И от чувств. Всё ненужное стирается с жёстких дисков или просто выбрасывается.
Пианино «Красный октябрь» до помойки не донесли — тяжёлое. А может, просто решили оставить: вдруг кому-нибудь да пригодится? И стоит оно прямо перед моим окном, на весеннем ветру под апрельским переменчивым небом, стоит и слушает пение птиц. Удивляется, наверное: ведь раньше оно жило в доме, в обычной квартире, играли на нём всё меньше и меньше, оно от этого расстраивалось — как и стареющие люди: ведь вещи, как и человеки, умирают не от возраста, а от нелюбви и от невнимания.
…Рано утром я услышал музыку. Естедей. Битлз. Хрипло и расстроено. Не совсем в такт. С западанием некоторых клавиш стоящего под моим окном пианино. Потом музыка умолкла. Звякнуло стекло бутылок в пакете. Зашаркали чьи-то ноги по двору. Скоро всё стихло.
А через несколько дней дворовые мальчишки пианино разломали. Сначала сломали крышку верхнюю, потом переднюю, а затем и вовсе раздербанили инструмент на составные части — они ведь мальчишки, что с них возьмёшь?
…Только с тех пор мне снится музыка. Естедей. Битлз. Исполняемая на расстроенном пианино.
— Сергей Варсонофьев
**
Леонардо
Во времена, когда я уже потеряла прелесть юности, но ещё сохраняла некоторую привлекательность, мужчины нет-нет да и обращали на меня внимание. Среди них был и Леонардо. Когда нам приходилось встречаться в служебных коридорах, он придерживал передо мною дверь, пропуская вперёд, на овощной базе, куда нас время от времени забрасывали для переборки подгнивающих плодов, помогал таскать ящики и кочаны замерзающей в буртах капусты, на общих собраниях потребительского кооператива, участником которого мы состояли, прочил меня то в бухгалтеры, то в свои замы. Однако мою кандидатуру ни разу не утвердили, поскольку, как говорили многие, «Куда ей, она вся в детях, в их болезнях. Посмотрите сколько к неё бюллетеней». Это было правдой и я ничуть не огорчалась, стараясь сбежать с собрания, как можно раньше, чтобы забрать детей сначала из детского сада, потом с продленки. Но участие Леонарда оставляло всегда тепло в душе, в которой частенько ощущалась прохлада.
- Маманя найдёт причину горевать, — отмахивались от меня подрастающие сыновья.
А муж, кажется, и вовсе не замечал моих непонятных печалей.
Я и сама теперь не понимаю, что мне было не так.
Жили в центре города, питались хорошо, дети вполне себе нормальные, я работала, муж и швец, и жнец, и на дуде игрец, вечно на подработках, после основной работы в ящике, то в институте преподавал, то по вечерам почту разносил, то за пишущей машинкой переводами развлекался, пол копейки за букву. А как-то взял да заболел.
И пришлось мне с моими мальчишками на традиционную воскресную прогулку в Нескучный сад тащиться одной. Дети, как обычно, в разносе, толкаются, пихаются, мамку не слушаются. Но отдышали положенное, пора возвращаться. Я уже утомленная, как всегда внешне бодрая, а внутри поникшая. А тут из-за поворота катит саночки с доченькой Леонардо. И он, и я встрече обрадовались. Он дочке и говорит: «Встань с саночек, поиграй с мальчиками, а я тетю покатаю». Девочка согласилась, с саночек поднялась. Леонардо подушечку голубенькую расправил. «Садись». И руку подал. Будто в карету пригласил. И повёз меня меня по тропкам, по горкам. Зимний день короток, смеркаться стало. Заволновалась я, как там дети. А дети что, им ничего. А мне приятно. Какое никакое, а мужское внимание.
_Нана Белл
**