Покаяние

Все когда-то кончается. Всему есть предел, остается только память и неспокойная совесть. Похоже, взрослый человек всегда будет чувствовать себя виноватым перед ребенком.

Под навесом, на даче одиноко висит качалка моего трехлетнего внука. Ещё вчера он шумел здесь, любыми средствами, плачем, добивался своего. Порой удивлял, порой с ним не хватало терпения — всё время «я сам», «дед, что ты делаешь?», «какая баня?», а сегодня его нарядного увезли в город родители, и он светился своими голубыми глазищами через стекло автомобиля, посылал воздушные поцелуи.

Сейчас я смотрю на одинокую качалку, вспоминаю его, и вновь в душе ругаю себя — не был достаточно терпелив, сердился, когда внук мешал моим «взрослым» делам.

Он уехал, образовалась пустота, и стало пронзительно ясно, какая это мелочь «взрослые» дела в сравнении со слезами ребенка. И вновь с грустью вспоминаю «почемучку», даю тихое обещание, принимать его таким, какой он есть. Любить, и всё получится!

Так кто же кого воспитывает, я его или он меня?

— Геннадий Николаев

**

Мягкие игрушки

Когда-то, совсем недавно, их покупали надо-ненадо, крупные медведи, львы, тигры — это ли не подарок, это ли ни символ большого, мягкого, нежного. Их обычно дарили любимым девушкам, приятельницам, сотрудницам офисов и банков, реже — детям. После пылких восторгов их рассаживали на диванах, креслах, потом быстро отправляли на балкон — проветриться, а потом — либо передаривали, либо… Находились сердобольные, они подбирали их, пылесосили, иногда даже мыли шампунем или ванишем, а потом история повторялась. Но то теперь и недавно, а раньше…
Мишка, Кот, Зайчик, Собачка — на всю жизнь, уж носы пооблетают, у Кота сапоги прохудятся — опилки сыпятся, а всё в друзьях ходят. Друзьям — почёт, уважение, любовь; их укладывают спать, им делают уколы, ими не дерутся, не скидывают на пол. Они — друзья, им поверяют тайны, Зайчикиными ушками тайные слёзки смахивают, их добрый дедушка Образцов в своей больничке лечит, если мамки безрукие.
Чтобы спасти брошенного Мишку, ребёнок готов был игрушками поделиться, выкупить его, а потом холить как своего родного.
А теперь что — шнуруй, продевай, развивай мелкую моторику, буквы — с месяца, счёт — с двух, а мягкие игрушки — вон горой валяются, не нужны никому, Смешариками же и вовсе можно как мячиками перебрасываться, в футбол играть, ногой наподдашь и — гол, ура!
Ну, старая, ты и разворчалась…
А помнишь Сашеньку? У тебя ещё кукла такая была тряпичная. Очень ты её любила. Так вот изодрался носик, щёчки облезли, волосики засалились. Родители и говорят: «Придётся твоего Сашеньку в больницу отвезти, ты не грусти, его там подлечат, и будет как новый.»
И правда — просыпаюсь однажды, это как раз был мой день рождения, лет пять, наверно, мама и говорит:
«Пойди, посмотри, кто там к тебе пришёл». Я в коридор, а там у двери — мой Сашенька, костюмчик на нём новый — бархатный, личиком сияет, волосики чёрным блестят, а пальчики — такие чистенькие, такие розовенькие. Схватила я его, прижала к себе «Cашенька, Сашенька!»
Вот так-то. Это отец у меня такой умелый был, только я усну, он достаёт свёрточек и колдует… И через руки его, большие, тёплые, в игрушку душа входила и долго-долго жила в ней…

— Нана Белл