Она выходит на Моховую, будто в последний бой.
Меховое пальто, набекрень берет, шарфик бантиком голубой.
На каждой руке — по вязке браслетов, бус гроздья — на три шеи.
Митенки, туфли на каблуках: в снегу не прорыть траншею.

Она выходит на Моховую, слегка покачиваясь на тонких,
Но слабоватых уже ногах, таскает духи в котомке.
Работа на пенсии — каждый день: в академии, но вахтёром.
Она гарцует в вечернем платье по взмыленным коридорам.

И, пока студенты и профессура мотают в дешёвых джинсах,
Полагая Гегеля и Делёза оптикой смысла жизни,
Она штудирует все афиши в поисках оперы в Мариинке,
Куда можно попасть дешевле, спектакли вызубрив без запинки.

Она — рудимент дорогой эпохи от Брежнева до Горбатого.
Восьмой десяток сквозь крем и пудру бьёт церковным набатом.
Ей бы пройти вдоль по Моховой и вернуться домой живой:
Спецзадание на сегодня, удача — её конвой.

У неё — манеры Литвиновой: злость, изящество, юмор, ласка.
Она ненавидит элиту, зависшую между нирваной и Верхним Ларсом.
Она — сама себе Грузия и Париж, всегда, при любом режиме!
(Она бы уехала, если честно, — просто не предложили).

Она выходит на Моховую — дочь кремлёвская, отпрыск главы обкома.
Она боится, что упадёт на льду и получит кому.
В детстве её возили на партийном автомобиле,
Потом — наркотики, секс и рок, а потом — забыли.

Но она выходит на Моховую, идёт, испуганно озираясь.
Родину жгли в девяностые и нулевые, Родина не сгорает.
Глядя с опаской на новый мир, она не знает, как ей с ним обращаться.
Инструкции к бывшим её мужчинам были огромным счастьем

По сравненью с инструкциями к России. Комкая виновато
Малиновые перчатки, вдоль по миру идёт Рената.
По дороге заходит в скверы, притоны, киоски, салоны, пабы…
А дома воет, — как все, как все, — русские наши бабы.