сидел у окон человек — платок в горошек.
А на столе — колючий снег из хлебных крошек.
Под синей шалью шерстяной — худые плечи.
И черной тенью за спиной крадется вечер…
Украла ночь старушкин сон, рассветы пряча.
Сама себе — и почтальон, и врач, и прачка…
Коварный ветер поднял свист в саду бессильном.
И лунный лик, как медный диск с пятном чернильным…
В печи дымится свежий хлеб и зерен горсти.
А в дом ее на склоне лет — не ходят в гости.
Часы настенные стучат. горит полено…
Не видит дом ее внучат — в нем глухо. немо…
В ночи у темного стекла уснула кошка.
А ей бы — только до тепла дожить немножко.
Печально ставит образам старушка свечи.
Подслеповатые глаза — и плакать нечем…
Дом сыр и сер. двор нелюдим. остывший ужин.
Как холодно, когда один. когда не нужен…
И в одиночестве — она подходит к печи.
И греет руки о огня, сутуля плечи.
А тишина — рычит, как зверь, и душу гложет.
Ее незапертую дверь сквозняк тревожит…
Не спится бабушке седой в часу рассветном.
Крадется месяц молодой, и незаметно
Рождается из ночи свет зарей на юге…
Который день из долгих лет, как все по кругу.
Трепещет солнце, как крыло у птицы белой.
Она вздохнула тяжело. платок надела.
Паук в углу сплетает сеть — силки на старость.
Немного лет в печи гореть огню осталось…
Стоит меж рыхлых облаков тот домик отчий.
И письма дряхлых стариков лежат на почте.
А них — слова — ножа больней. острее стали:
«Дождаться б крика журавлей и птичьей стаи»…
Украла ночь старушкин сон кривою строчкой.
«Сама себе в дому пустом — и сын. и дочка…»