Светлой памяти
ЧАРУШИНА Евгения Ивановича,
писателя, натуралиста, любимца детей…
К осени Пистон захворал…
Всё реже и реже встречал он хозяев радостным повизгиванием по утрам, не толкаясь и не вылизывая щёчки заспанным внучатам…
Чаще лежал на любимом старом пне подле будки, свернувшись калачиком, и тяжело вздыхал…
Подойдёт к Никифору, который сидя на крылечке, потирает ноющие ноги, положит голову ему на колени, и смотрит, смотрит, смотрит… Будто сказать что хочет… Слезятся собачьи глаза, поскуливает верный друг, жалуясь старому егерю, а вымолвить ничего не может…
Гладит Никифор пса по седой голове, да нашёптывает: «Знаю, Пистонушко, знаю… Грядёт твой час последний… Сколько мы вместе прожили? Годков десять? А то, и поболе… Много вёрст с тобой по тайге прошастали… А сколько раз выручал ты меня, друг мой разлюбезный? У ста человек пальцев не хватит, чтобы пересчитать…»
Смахнёт дед коряжистой ладонью скупую слезу, глянет в глаза друга верного, и плакать ему хочется… Навзрыд плакать, как по жене и дочери, безвременно ушедшим…
Ванятка да Васятка, приметив эти невесёлые перемены, засыпали деда вопросами:
- Деда, а что с Пистоном? Он заболел? Может, врача ему позвать?
- Заболел, чиграши, заболел…
- А какие лекарства ему нужны?
- Нет лекарств от старости у врачей…
- А что? Пистон старый?
- Помоложе меня будет… А Вас… Раза в три старше будет…
- Разве так бывает, деда?
- Бывает, внучата, бывает. Собачий год на три человечьих множится. Вот, и посчитайте…
Октябрьское утро первый раз подёрнулось инеем… Густая утренняя синь звенела далёким эхом работяги дятла да уханьем запоздалого филина, не успевшего спрятаться в тёмном ельнике…
Пистон лежал на любимом пне, обнимая лапами никифорову рукавицу, васяткин тапочек да старую ваняткину рубашонку, отправленную за ненадобностью на тряпки…
Собрал он в последний час у себя всё, что напоминало ему о самых близких и любящих его существах. Будто с собой хотел забрать… В собачий рай…
Искристый иней сделал старого пса совсем седым. Тихо, по-стариковски, ушёл Пистон в мир иной…
Схоронили любимого друга рядом с пнём. С горючими слезами, со словами, вперемежку со всхлипываниями и громким рёвом… Выстрелом в воздух Никифор почтил охотничью доблесть и честь Пистона…
* * *
С клубами морозного пара ввалился Никифор в жарко натопленную избу. Отряхнул снег с тулупа, собрал морозную россыпь с бороды и усов, смачно гаркнул:
- Брррр!!! Продрог до костей! А, ну-ка, принимайте новосёла!
- У-ррр-а! Дедулечка вернулся! Кто там у тебя? Кто там?
Никифор вытащил из-за пазухи маленький, серый комочек — щенка лайки. Тот вытаращил глазёнки на яркий свет, и… громко залаял, показывая всем своим видом, что не боится. Ни капельки не боится!
Егерь опустил будущего охотника на пол, а тот, показывая свою собачью натуру, продолжал лаять. Лаял и пятился назад, лаял… пока не пустил на пол маленькую лужицу…
Внуки катались по полу со смеху. Сам Никифор вытирал слёзы, выступившие то ли от смеха, то ли от радости…
- Деда! А как мы его назовём? Пистоном?
- От чего же Пистоном?
- Ну, в память о нашем Пистоне… Пусть будет Пистон Пистоныч?
- Погодьте, чиграшата! Охотничья собака своё имя должна заслужить. А это — несмышлёныш… Как покажет себя, так и назовём…
* * *
Весна вступала в свои права. Солнце так вылизывало сугробы, что они плакали тёмными слезами, да покряхтывали, оседая и синея с каждым днём.
В воздухе плескался терпкий, тягучий аромат лопающихся почек, из которых удивлённо щурились на солнышко молодые листочки.
Чёрные грачи важно вышагивали по огороду, выбирая из размокших комьев земли то, что осталось невидимым глазу человеческому с осени.
С каждым днём небо становилось всё выше и выше. Лазоревая синева радовала глаз, и казалось, что где-то далеко, просыпается Весна-девица. Выбирается, тёпленькая и разомлевшая, из-под снежного одеяла, зевает, потягивается… Протирает глаза облаками небесными, и выдыхает в мир долгожданное тепло…
В один из таких благоуханных дней случилось чудо! Первым заметил это чудо подросший щенок-несмышлёныш. Проверив, по-хозяйски, пистонову будку, он, вдруг, стал отчаянно лаять на пень. Мальчишки подбежали к нему, и увидели…
- Деда! Скорее сюда! Скорее! Смотри! Чудо!
- Чего там? — Никифор заторопился к внучатам.
- Смотри скорее! К нам Пистон вернулся!
Из самой серединки треснутого пня к Солнцу рвалась новая жизнь. Маленький клён тянул свои зелёные ладошки к теплу и свету. Видно, случайно занесённая ветром крылатка, нашла в себе силы возродиться новой жизнью на умершем дереве… В память об умершем друге…
- Деда! А у собак душа бывает?
- Наверное, бывает, Ваньша…
- Деда! А может так быть, что Пистон станет деревом?
- Наверное, может…
- Вот, и славненько! Дерево будет расти, и напоминать нам о Пистоне… Здорово, что наш несмышлёныш приметил этот росточек!
- И росточек нашёл, и имя себе…
- Как это?
- Клёном будет зваться Ваш юный друг… — Никифор присвистнул, и громко крикнул — Клён! Клёнушко! Ко мне! Ко мне!
Отозвавшись звонким лаем, щенок бросился к хозяину, виляя хвостом и неуклюже заплетаясь в собственных лапах…
- Тяв! Тяв! Я — Клён! Клён! Тяв! Ура! У меня есть имя! Тяв! Тяв!
Жизнь продолжается…