Он играл на банджо, был сед,
Много стран повидал и столетий.
Говорил что морщинам его больше тысячи лет,
И что нету чужих — все его повзрослевшие дети.
Он прищуривал глаз,
улыбаясь, любил молчать.
Он читал по губам, исчезал поутру, как роса.
А кого-то он так… без причины… мог за руку взять —
И смотреть, как никто, никогда,
не моргая, в глаза.
В них одни начинали тонуть, по болотам идя,
Кто-то видел в сиреневом небе оранжевых птиц.
Были те, кому снился его проникающий взгляд,
Из каких-то других, неизвестных науке частиц.
Иногда он слова извергал, как магму — вулкан,
Становился горюч, небесам проповедовал что-то.
К его странной душе
лишь у Бога был доступ и ключ,
А потом он ушел —
три зимы уж прошло,
и три лета.