Снайпер на СВО: «Убить врага — это как налить воды в стакан. Лишь бы попасть»

Как живет и о чем думает боец добровольческого батальона — в интервью «БИЗНЕС Online»

«Снял первого врага в четвертый или пятый день на СВО…» — рассказывает снайпер из Казани с позывным «Хан». Сейчас он восстанавливается после ранения, полученного во время боевой работы. Он должен лежать в санатории, проходить обследования, но вместо этого собирает гуманитарный груз и на своей машине везет его татарстанским бойцам. Мы встретились с Ханом в одну из таких поездок в зону СВО. Он рассказал о подробностях работы снайпером, о татарстанских парнях в окопах и о том, зачем он вновь рвется в бой.

О снайпере
Его позывной — Хан, ему 43 года. Он родился в Казани, здесь же вырос и отучился, а в 18 лет пошел в армию. Попал в Подмосковье, где ему впервые вручили в руки снайперскую винтовку. Служил в ВДВ.

После армии вернулся в Казань, где занялся ремонтом телефонов, компьютеров и прочей техники. Говорит, что глазомер позволяет паять мелкие детали. В мае 2022 года увидел в СМИ, что в Татарстане формируется именной батальон, и сразу же отправился в военкомат.

Здесь он прошел военно-врачебную комиссию, был принят в ряды батальона. После прохождения боевого слаживания в сентябре отправился на выполнение боевых задач на СВО. Прошел несколько фронтов, выполнил десятки успешных снайперских вылазок. Попадал под обстрелы вражеской артиллерии, но в то же время сам «снимал» минометчиков. Получил госнаграду и внеочередное звание. Точное число вражеских «двухсотых» он просит не раскрывать.

В октябре снайпер попал под ракетный удар, получил серьезное ранение. В Москве перенес операцию на сердце, выписался в декабре и уже с января решил заняться гуманитаркой, параллельно проходя военно-врачебные комиссии, чтобы вернуться в строй. В среднем Хан два раза в месяц ездит в зону СВО, передает своим бойцам автомобили, приборы, еду, одежду и другую гуманитарную помощь, собранную совместно с союзом десантников РТ. В интервью «БИЗНЕС Online» Хан раскрыл некоторые подробности работы снайпера, рассказал о вылазках, о полученных ранениях и о том, чем во время реабилитации помогает фронту.

«Именно снайпера, который этим занимался с молодости, — такого нет. Я и сейчас спрашиваю у своих, и мне говорят: «Ты у нас один»

Попадание на фронт
— Когда вы попали в батальон?

— Пришел в военкомат и без проблем прошел военно-врачебную комиссию, после чего из танкового училища нас отправили на один из полигонов. У нас собрался очень хороший коллектив. Получилось так, что я попал в роту разведки. Командиром моего взвода стал боец с позывным «Кот». Я стал его заместителем и по совместительству снайпером. Все ребята у нас были хорошие, дружные. Вместе жили, делились всем. Были и молодые ребята, которых нам пришлось на ходу обучать, давать то, что мы можем дать, и знанием, и делом. Сейчас Кот — командир роты, получил офицерское звание. Я им очень горжусь, горжусь и тем, что он татарин.

— Сколько длилось боевое слаживание?

— 2−3 месяца. В сентябре мы попали за «ленточку» на херсонское направление. На военных плотах переплывали Днепр, после чего дошли до места дислокации. Там мы окопались. Когда начались первые прилеты, там было такое…

— Какое?

— Этого не забудешь никогда. Хлопки в лесополосе, земля еще жесткая, хоть киркой долби, чтобы окопаться. Вот на второй-третий день нам прилетело. Но, слава богу, все обошлось. Тяжелых ранений не было. По истечении времени мы уже начали выполнять боевые задачи, поставленные вышестоящими офицерами и командным составом. Батальон держался, мальчишки молодцы.

— Как так получилось, что на весь батальон вы стали единственным снайпером?

— Там были снайперы, но опыта такого не имелось. Именно снайпера, который этим занимался с молодости, — такого нет. Я и сейчас спрашиваю у своих, и мне говорят: «Ты у нас один». Все подходили ко мне пристреливать винтовку, спрашивали, как разместить боекомплект, как пристрелить оптику. Я помогал. Благодаря союзу десантников Татарстана и Казани у меня появилась новейшая оптика, за что я им благодарен. У ВСУ вся западная техника, очень хорошая оптика, «теплаки», ночники. И работают они с дальнобойными винтовками. Чувствуется, что там сидят профессионалы. Я сам попадал под снайперский обстрел, знаю, что это такое.

— Помните свою первую вылазку?

— Была задача посмотреть, кто стоит с левой стороны от нас. Я не стал рисковать личным составом и пошел один налегке: взял СВД, пару магазинов и несколько гранат. Ушел я утром, а вернулся ближе к 1011 ночи. Я собрал всю информацию: что там находится, где и что заминировано. Мы были как слепые котята. Командир роты с позывным «Рубин» поставил задачу. Мне повезло, что там оказались свои, хотя мы долго притирались к тому, кто из нас «свой». Это было нелегко — понять, кто из нас свой, а кто чужой, потому что там не крикнешь: «Петя, здорово!» (Смеется.) Но мы выяснили это. По обстановке я также разобрался, где мины, где брать воду. Пришел я, конечно, с трофеями, снял несколько растяжек, непонятно кем поставленных. В соседних лесополосах нашел оружие, магазины. Пара магазинов была вообще не нашей, импортного производства.

Первый боевой опыт
— Как кипела ваша жизнь на фронте?

— Есть что вспомнить. И смеялись, и шашлык делали. Было такое, что и страх пробирал. Ночью квадрокоптеры летали, сбрасывали ВОГи. Порой лежишь в окопе и думаешь, проснешься ты утром или нет. Были очень отважные пацаны — Кот, Лео, Нельсон, Калым, Каспер, Кондей, Старик, Псих, Хаос, Сава, Бродар, Татарин. С этими пацанами мы стали шагать с самого начала.

Вообще линия соприкосновения была серьезной, там было жарко. Это и обстрелы, и прилеты. Часто работала «минометка».

— Помните свой первый боевой выход?

— Да. На тот момент у нас уже был один «двухсотый» пулеметчик. Он был поражен снайпером. Лежал прямо на передке, завернутый в спальный мешок. Это был свой пацан, и хотелось вернуть его тело домой. За ним ходила одна группа, вторая… Но безуспешно. Я подошел к комроты и попросил попробовать себя. Первый раз пошел, но меня побили снайперы, раздырявили мне весь рюкзак десантника. Я смог оттуда выйти, как только стемнело. Второй раз я уже пошел, оценив всю обстановку. Но меня уже ждали «укропы», работал миномет. Не помню, сколько по мне долбили минометчики, но в итоге я смог выйти на российские позиции на передке. Меня затащили в окоп, но зубов у меня уже не было. Польская мина такая: выхода не слышишь, слышишь только прилет. Порой бежишь и смотришь, не оставил ли ты где ногу. Я очень хотел вытащить нашего пацана, но так и не вышло. Он до сих пор считается без вести пропавшим…

— Если рассуждать по снайперской работе, то сколько вы «сняли» врагов?

— Много.

— Когда «сняли» первого?

— Это был четвертый или пятый день нахождения на СВО, в районе реки, где работал «блуждающий миномет». Что такое «блуждающий миномет» — это когда они (ВСУ — прим. ред.) приезжали на автомобиле и отстреливались. А недалеко стояли уже наши минометчики, где был человек с позывным «Казань». Это старый воин, очень хороший мужик, но ныне покойный. Он мне и назвал приблизительные точки [ВСУ]. На второй день после общения мы снова с ним встретились, посмотрели минные поля у реки, где останавливалась машина. Расстояние было небольшим — СВД дотягивалась. Когда они остановились, стали разворачиваться, я с первого выстрела и положил того бойца, который миномет заряжал. После этого враги свалили. Спустя три дня они снова периодически стали выезжать, и Казань вновь меня позвал. Казань вообще меня дополнял, он понимал простые жесты. Я тогда мало понимал в местности, а он был как у себя дома. Он даже знал, где баня есть! Но погиб…

— Сколько у вас всего было вылазок?

— 23. 21 из них завершилась успешно. Снайпер на боевом поле успевает сделать 23 выстрела. Это же не Чечня, а совсем другая война.

— Но вы и «птичек» (коптер — прим. ред.) сбивали?

— Было на шару. Один мальчишка засек квадрокоптеры, я взял «калаш», хотя это вообще не мой вид оружия. Навскидку дал две очереди, и «птичка» упала. Я понял, что надо уносить отсюда задницу, и мы буквально успели сделать несколько шагов, как сразу начала работать «минометка». К слову, минометчики у них хорошо работают, я в жизни такого не видел! Я многим говорю, что «стрелкотня» была в Чечне и на других войнах. А тут — квадрокоптеры и бомбежка. Если что-то не так, то они допинывают тебя минометом. Ощущение, что у них один боец управляет 10 квадрокоптерами, а второй — 10 минометами. Кучно кладут. Вообще квадрокоптеров у них много. Они даже на «трехсотых» скидывают ВОГи и гранаты. Казалось, зачем добивать раненого? Но фашисты есть фашисты, все равно добивают.

Успешные вылазки и ответные тяжелые прилеты
— Расскажите о своей самой успешной вылазке.

— Я пришел полежать (смеется). Прошел очень большую дистанцию, остановился на привал. И, как только лег, увидел в 30 сантиметрах натянутую леску. Вот как будто бы Бог сказал: «Ляг, отдохни». А я ведь дальше хотел идти, а там, оказывается, растяжка стоит. Я посмотрел, что у нее нет противовеса, снял и продолжил лежать. А эти «нацики» порой приходят к нам, как к себе домой. И тут я смотрю — четверо идут! Я бы даже и не стрелял, но у одного были украинские опознавательные знаки. Я видел, что он в бронежилете, поэтому первый выстрел сделал ему в паховую область. Но самое интересное — они не вступили в бой, хотя там было расстояние в 400 метров максимум. Они своего схватили и «ноги в руки». Я, конечно, вслед разрядил магазин, накидал сколько смог. Вот это и была идеальная вылазка: и растяжку снял, и враг сам к тебе пришел — искать не надо. Думаю, что это были ДРГ, готовились к какой-то диверсии. Они были налегке, потому и не вступили в серьезный бой. Скорее всего, они шли для чего-то конкретного.

— Как вы добираетесь на позиции?

— Пешком. Порой я шел 23 часа до позиций, потому что везде есть мины, растяжки. Там нельзя ходить как по бульвару. Ты ходишь, запоминаешь местность, рельеф, где что лежит. За всю историю меня один раз на передок закинули на БМП. На самой позиции ты создаешь 23 «гнезда» и одно «псевдогнездо». И задумываешься, что при отходе ты можешь быть ранен или не сможешь взять СВД из-за ранения. Поэтому со мной всегда была граната «последняя». Снайпером быть тяжело…

Последний раз меня и подловили. Я такого обстрела никогда не видел, чтобы так точно смогли вычислить. Одновременно вышло так, что четыре снаряда прилетело, и они влетели прямо в мои «гнезда». А я как раз сидел за «бруфером» и начищал оптику. Но они как-то вычислили, что я пришел! Меня не зацепило, но «глушануло» хорошо. Уши по сей день порой закладывает. Я так понял, они решили, что меня сняли, и я там задержался. Успел сделать три выстрела. Два из них попало, но я не могу по такой дистанции сказать, что мой противник был «200» (убит — прим. ред.). Я их даже не засчитал на себя и не буду засчитывать.

— Как вы получили ранение?

— Когда пошел к танкистам. Я даже не помню, что прилетело: услышал только хлопки, но это был не миномет. Я встал, мне заложило уши, меня тошнило постоянно. Мы вообще туда поехали, чтобы забрать пустые ящики, чтобы окопаться в блиндаже. Меня танкисты-мальчишки довели до ящиков в лесополосе. Туда должны были подъехать мои ребята. Я пару раз терял сознание, но приходил в себя. Помню, что ребята подъехали, и я выключился. Мне сделали операции, поставили в сердце стент. Зубы искать уже не было смысла. У меня оказался сломан нос, в челюсти две трещины. Сначала я пришел в себя уже в Новой Каховке. Мне поставили какие-то системы, эвакуировали на грузовиках. Помню только вертолет, свои отключения. И в итоге на самолете нас перевезли в Москву, где и сделали операцию.

Я даже не понял, что это было… Говорят, какие-то ракеты, какие-то большие штуки. В госпитале меня узнал один из танкистов, он приблизительно ввел меня в курс дела. Что прилетело четыре ракеты, одна из которых не взорвалась. А у парня этого уже не было руки по локоть.

Операцию в Москве мне сделали практически сразу. После этого я пил таблетки. Пилюли эти стоят тоже больших денег. Потом одышка, и так далее. Наполовину человек, наполовину не человек.

— Вам заплатили за ранение?

— Еще нет.

О том, как помочь бойцам
— За что вы воюете?

— Чтобы победа была за нами. Очень немногие осознают это. Много людей думает, что война где-то там, они не понимают, что завтра она может быть здесь. Те, кто осознает, пытаются внести свою лепту. И есть очень много ребят, которые пытались сделать так, чтобы мы одержали победу. Также я иду туда за пацанов, которых уже не вернуть, ради них стараешься выложиться, чтобы потом было не стыдно смотреть в глаза детям. Чтобы они понимали: ты что-то сделал, ты не пузом кверху лежал. Я иногда пересекаюсь с «умниками», которые говорят, что «это не наша война, это не для нас, мы не хотим, мы не будем». Я надеюсь, государство что-то применит к таким людям, чтобы они осознали эти вещи. Есть и «500-е» (дезертиры — прим. ред.), которые покинули воинскую часть, — вот таких пускай сажают. Если по здоровью плох, то нефиг было идти. Все же пришли добровольцами, а потом многие пустили заднюю. У меня, например, и стент стоит, но я душой и телом стараюсь помочь. По закону я должен находиться в России и лечиться. Но я вожу гуманитарку. Помогаешь как можешь.

— Как вы занялись гуманитаркой?

— Я вернулся из госпиталя, пообщался с Юрием Суворовым из союза десантников. Сказал, что нужно ребятам. Меня поддержали, и вместе с ними начал гонять. Нам помогают волонтеры, знакомые. Кто-то приносит сигареты, тушенку, зубную пасту, влажные салфетки. Помогает вся Россия.

Сложности всегда есть, я вообще новичок в этом. Но мне приятно, когда жены мальчишек дают мне посылку, я отвожу ее прямо на передок. Я лично вижу этого мальчишку, отдаю ему посылки. Бывало такое, что сегодня ты передал ему посылку, а завтра он уже «двухсотый». Зато внутри себя я понимаю, что сделал ему приятно. Я же не знал, что он погибнет. Мы покурили с ним, пообщались. А он раз — и погиб.

Есть жены, которые знают, что их мужья погибли, но все равно привозят то сахар, то мыло, салфетки, сигареты, окопные свечи. В принципе, если взять в общем, то есть много людей, которым небезразлична заваруха на СВО.

— Сколько раз вы уже отвозили гуманитарку?

— 45 раз с января. Есть люди, которые за свои средства покупали технику, «Нивы», «УАЗы». При этом не все задумываются о том, на какой технике это все везти, как это все везти. Когда начинаешь считать, то выходит, что только на бензин уходит по 60 тысяч. Люди начинают скидываться.

— Ездите на своей личной машине?

— Да, причем, когда еду обратно, забиваю машину личными вещами «двухсотых», документами. Родственники приходят, забирают.

— Тяжело видеть родственников погибших?

— Порой даже в глаза не смотришь. А что ты им скажешь? Осознаешь, какая у них боль. Когда ты на передовой, то понимаешь, что тебя самого может не быть в любой из прилетов. А сейчас ты думаешь: если тебя бы убили, то кто бы сейчас этим всем занимался?

Еще ты даешь людям надежду. Родственники, чей боец, хоть и без вести пропавший, знают, где он лежит. Они приезжают за личными вещами, обнимают. Бывает, что ставят бутылку водочки, мол, «помянешь». Хотя я к алкоголю вообще никак не притрагиваюсь, особенно после ранения.

Я не смог уехать в санаторий, у меня какой-то магнит есть к нашим пацанам, хотя бы просто увидеть их. Бывало, сидишь с ними, общаешься часами ни о чем. Время проводишь, потому что понимаешь, что завтра их может не стать. Все между собой дружные. Когда батальон понес потери, мы поняли, что мы еще сильнее сплотились.

— Что из гуманитарки необходимо пацанам на передовой?

— В основном дорогостоящее оборудование. Это оптика, мобильные телефоны. Также нужны зарядники, керосиновые лампы. Нужны носки и трусы. Стирать там негде. Я вот ни разу не стирал. Мы носки старые просто сжигаем в костре. Нужны таблетки от головной боли, жаропонижающие. Нужны фонари, аккумуляторы. Бинокли нужны. Это, оказывается, вообще реальная вещь. Я никогда в жизни не думал, что бинокли нужны! Я ведь всегда смотрел через оптику. А к биноклю относился посредственно. Но когда повез гуманитарку, проезжал блокпосты и смотрел на пустую дорогу, то я начал пользоваться биноклями, посмотреть, что и где. Территория за ленточкой такая, что не знаешь, чего ожидать.

О жизни после линии соприкосновения и посттравмах
— Есть посттравмы? Скажем так, «украинский синдром»?

— Мне жена рассказывала, что я разговариваю во сне, кричу: «Птичка!»

— Как с этим справляетесь?

— Я пью успокоительные на травах. Перед сном за час две таблеточки. Еще стараешься внутри себя уложить: что было там — это там, что здесь — это здесь. Пытаешься всегда себя настраивать на позитив. После СВО мы все стали какими-то сентиментальными, что ли… Порой сидишь, смотришь фото, и слезы сами накатывают. Когда погружаешься в воспоминания, вспоминаешь, как ты сидел с пацанами, жарил шашлык, смеялся вместе с ними, мол, мы приедем на фронт, и все закончится, что хохлы татар увидят и свалят. Многих парней не осталось в живых…

— Убивать тяжело?

— Ты имеешь в виду стрелять из снайперской винтовки в живую цель? Это как налить воды в чашку из графина. Лишь бы попасть. Как такового сожаления не бывает, ты осознаешь, что это твой враг. Есть такой момент — если ты этого не сделаешь, то в твою сторону это сделают точно. Сомнения улетучиваются сразу же. Ты просто плавно нажимаешь на курок и чувствуешь отдачу оружия. Больше ты не чувствуешь ничего. У меня нет к ним жалости и не будет.

— Рветесь встать обратно в строй?

— Да. Там же мои пацаны. Я своему военкому сказал, что я, как более-менее отдышусь, вернусь в строй. Мне говорят, что я не смогу ходить снайпером, как ходил до этого. Вообще мне еще говорят, чтобы я не винил себя в смерти моих товарищей. Но ты всегда думаешь: «Будь я там, ребята бы не погибли». Хотя меня там физически не могло быть. Но эту маленькую надежду ты всегда прорабатываешь в голове.

— А как семья относится к вашей работе?

— Когда мы отправлялись на эшелоне, я по видеосвязи поговорил со своей семьей. Жена сказала, что гордится мной, что ждет меня дома. Мама — то же самое. А то, что я обратно туда… Пацаны мои там. Там наш легендарный батальон, я делаю для них все, пока я живой. Я не понимаю, сколько нас останется в живых после СВО… Хотелось бы, чтобы все остались, чтобы собирались на праздниках в парке Победы около обелиска, посвященного нашему батальону. Я думаю, что памятник появится, но собраться там смогут не все пацаны. Имена многих будут выбиты на этом камне. И мы уже ничего не сделаем…

19 марта 2023 г.