— Ну вот скажи мне, пожалуйста, Гришин, чему ты улыбаешься? Мне плакать хочется, а он всё улыбается, — сказала Ольга своему мужу.
— А почему это, интересно, я должен плакать?
— Потому, Гришин, потому. Сам не догадываешься?
— Нет, — ответил Ольге муж.
— Хорошо, объясняю для…
Ольга на секунду замолчала, подбирая из всех обидных прилагательных самое необидное.
— Объясняю, — повторила она, — для особенно недогадливых. Твоя жена, Гришин, то есть я, была сегодня у врача-гинеколога. И врач этот констатировал у меня беременность. Пять недель.
— Хорошо, — ответил Ольге муж. — Это я уже слышал. И что из этого?
— А то, Гришин, из этого. Ужас просто из этого.
— Никакого ужаса я лично не вижу, Оль. У тебя что, мужа нет? Вон сколько одиноких женщин рожают себе спокойно детей — и никакого ужаса. А у тебя законный муж есть. Какие проблемы?
— Гришин, ты что, совсем забыл? Или тебе паспорт мой показать, чтобы ты вспомнил?
— Что я должен вспомнить, Оль?
— А то, сколько мне лет. Среди молоденьких двадцатилетних девочек я буду выглядеть в роддоме как динозавр. Все сбегутся на меня посмотреть. Старушенция пришла рожать.
— Ну какая ты старушенция, Оль? Женщины вон рожают и в более позднем возрасте. А тебе всего тридцать девять лет. И потом, для меня ты всегда молодая, — муж обнял Ольгу за плечи и прижал к себе.
— Так стыдно, Гришин. Это ты во всём виноват, — сказала Ольга и теснее прижалась к любимому мужу.
— Конечно я, солнышко ты моё незакатное. А кто же ещё? — ответил Ольге муж.
— И потом… — Ольга отстранилась от мужа, — что мы Сашке нашему скажем? Аист ему братика или сестрёнку принёс? Или в капусте нашли?
— Ну, про аиста и про капусту рассказывают детям в три годика. А в пять они уже всё знают со всеми подробностями. А нашему детинушке уже почти девятнадцать лет. Нога вон больше моей. Сам уже жених.
Сын Сашка принял новость о том, что у него скоро будет братик или сестрёнка, очень спокойно. Только сказал:
— Ну, родители, вы даёте!
Намного сложнее приняли новость обе бабушки. Они примчались с разных концов Москвы со скоростью света.
— Я всегда знала, что ваша семейка ненормальная. Но не до такой же степени! Вы в гроб меня загнать хотите?! — возмущалась Гришина мама и хваталась за сердце. — Какие дети в вашем возрасте?! Пятый десяток обоим скоро. Пенсия вон уже не за горами, а они в роддом собрались.
— Да и потом, это же очень опасно, рожать в таком возрасте, — поддакивала сватье мама Ольги. — Здоровье у тебя, Оль, слабенькое. Одного ребёнка подняли — и хватит. Поживите для себя. В Москве столько возможностей. Театры, выставки, музеи. А тут опять пойдут пелёнки, бессонные ночи.
Обе мамы были похожи на неожиданно встревоженных наседок. У мамы Гришина шляпка съехала набекрень и смешно покачивалась от каждого поворота головы. Гришин и Ольга одновременно рассмеялись, глядя на неё.
— Они ещё и смеются! — всплеснула руками мама Ольги. — Плакать надо горькими слезами, а они смеются.
Обиженные мамы уходили от Гришиных под ручку.
— И не провожайте нас.
— И не звоните!
— И на нашу помощь даже не рассчитывайте!
— Крутитесь тут сами как хотите.
Мамы громко хлопнули на прощанье входной дверью.
Ночью Ольга и Гришин не спали.
— Ты о чём думаешь? — спросил Гришин у Ольги.
— А помнишь, когда меня в роддом увезли, я Сашку нашего целых три дня никак родить не могла, пока мне кесарево не сделали. А ты все эти три дня под окнами роддома простоял. Тебя тогда ещё все называли сумасшедшим папашей. Другие мужчины приходили и уходили, а ты всё время стоял…
Утром с разных концов Москвы примчались обе мамы. Не сговариваясь, они привезли Ольге свежевыжатый морковный сок и заставили тут же его выпить. С новостью о том, что они во второй раз скоро станут бабушками, они переспали и за прошедшую бессонную ночь примирились с ней. И даже решили, что одну свою квартиру они оставят Сашке, а другую внуку или внучке — смотря кто родится.
Ровно в срок Ольга родила чудесную девочку с такими красивыми ресницами, что на неё приходил полюбоваться весь медицинский персонал роддома.
На второй день после родов Ольге разрешили вставать. Она подошла к окну и с высоты четвёртого этажа посмотрела вниз. Под окнами роддома, задрав голову вверх, стоял и смотрел на неё любимый муж Гришин. Он улыбался.
— Ну и что ты тут, Гришин, стоишь и улыбаешься? — спросила его Ольга беззвучно.
— А я всегда улыбаюсь, когда смотрю на солнце, — ответил ей Гришин так же беззвучно.
Но Ольга его услышала.