Она любит его, как любила когда-то горы, и от бешеных чувств сладкой болью стучит висок. Она любит его, потому уезжает в город, где никто никогда не дышал тишиной лесов.
Черный камень дорог не похож на родные тропы, в сточных ямах — помои да дикий кошачий ор. По ночам из окна никогда не услышишь топот серебристых оленей, бегущих по склону гор. Вместо мшистых полян — симбиоз кирпича и стали, даже в клумбах и парках уже не растёт трава. Но она не сдаётся, (видать, не на ту напали), каждый день продолжая искать его по дворам, чердакам, подворотням, подвалам и старым крышам, всем прохожим с надеждой заглядывая в лицо. Вечерами закат красит город кроваво-рыжим, превращая дома в сотни солнечных леденцов.
На одном чердаке, где все стекла в разводах мыльных, (видно кто-то когда-то пытался его убрать), она вскоре находит перо из огромных крыльев и помятый матрас, превращающийся в кровать. Остаётся лишь ждать — он приходит домой к рассвету. Вместо крыльев под курткой запрятан больничный бинт, но в карманах теперь — золотистые самоцветы, как залог новой жизни без трудностей и обид:
— Ты сегодня мой гость? Все уже хорошо, родная. И у нас много денег… Иди же скорей ко мне!
Она смотрит в упор, понимая: частицу рая не измерить деньгами и россыпями камней. День проходит в молчании, буря приходит к ночи — ветер бьется в окно с перерывами в пять минут. А они всё молчат, хотя каждый ужасно хочет раздробить на осколки давящую тишину.
***
Дождь по крыше стучит еле слышное «аллилуйя». Этим пасмурным утром лишь двое в окне видны: он сидит на полу, а она вся в слезах целует два уродливых шрама на коже его спины.