у каждого странника в море есть свой маяк,
свети мне. я выплыву к свету. да будет так.

Он не танцует со мною самбу, он не играет со мною в Будду,
Он не находит во мне Кришну, он отрицает во мне Иисуса.
Он мой любимый, родной самый, больше искать никого не буду,
Даже не стану других слушать, он — мой костёр, и моё искусство.
Шепчут шаманы, поют канарейки, море кричит о большом цунами,
Женщины ищут тёплое, доброе. Женщины бьются за превосходство.
Разум мой рьяный, разум мой меткий всё обещает тебя со снами.
Ангельской весточкой, быстрой, скорой влейся в меня, да и стань солнцем.
Где-то война обречённою струйкою липнет к лицу оголтело и смело, и Вот я, с тобою, хочешь — баюкай
Дитём,
А хочешь, бери
Телом.

он говорит: ухожу навсегда, ухожу в никуда, мне странно тебя любить.
он говорит, что я дикая, тикаю в сердце взрывчаткой, и боязно с этим жить.
всё бы со мной хорошо и красиво, и ладно, да только оно не так, как у всех,
хочет он то, что понятно, разгадано: слёзы, где грустно, а там, где весело — смех.

много покорных, податливых женщин, ракушек открытых. а я, другая, одна.
им бы — тепло у камина, спящий мужчина, детская люлька. а мне бы — моя война.
мне бы с одной полосы на другую, по разным по странам бежать, не дыша, в костёр.
он же меня сторонится, как старый мулла — танцовщицы, вошедшей в его шатёр.

всё потому, что я знаю его, как себя. и я вижу его насквозь.
как ни метался бы, штопая сердце, он никогда не забудет меня всерьёз,
то, что безмерно любим, часто бросаем из страха нечаянно потерять.
после, прозрев, будто нищие просим любви у чужих, но не в силах её принять.

Только глядя в любящие глаза ты осознаешь полностью свою вину в том, что они потускнели…

Глаза, которые влюблены, на других не смотрят…