Ава — арт. Образ — альт. Человек.
Правды нет — абстракция, нереальность. ИИ.

Почти. Права — мои. Ставить, что хочу, желаю. Я.

Спорить? Будете? Базарить с самим — не запрещу. Без фарса.

Сказать могу: если верблюд, то кто-то точно булыжник с Марса!!!

Страсть — пропасть, страсть — бездна, в конце — упасть, о камни, разбиться у дна. Насмерть. Навечно. Ночь наступит, но не ночь после дня: бесконечная, безвременная, с вырванным хребтом. Горя горы. Нет опоры.

Любовь — мост. Вопреки. Ось. В душе дует Норд-Ост, вой: спасает собой. Сгнило всё, остались останки, остовы и кости. Любовь на месте. С тем же упорством, успехом, весомостью.

Вместе.

В пропасти можно лететь — разбиться. В бездне плавать — захлебнуться.

Мост возникает внезапно. Любви. Любой. Всегда. Строй. Не стой.

Когда холодно, когда нудно — ничего-ничего не нужно, безной актуальности: нет нормальности. Уходит лето реальности. Стихло. Стыло. Душа-волынка, воет тоскливо.

О да. Одно. Не важно. «Не важно»? Кому. Никому. Возможно одному-одному. Не пойму. В толк не возьму — мука сплошная ковырять постпьяных дум тюки, как сено.

Так се. И не себе. В небе тучи — то ли облака, до кучи. Руки крутит. И чаю хочется, чтобы его попили, поделились теплом.

Всё на том…

Без проблем, разницы и дна виднелась чёрная, навязчивая бездна. Лимит пробок мысли всем — закрыт зебрами зарниц громов от дальних дум и плат за прошлые ошибки. Страх. Старых дней, людей, событий. Пламенных речех.

Палат больных идей: как ножей горечи, об которых режемся постоянно, актуально — больно, сильно. Не временно. Мы этих пробкозебровых сильней? Важней!

Не. Неймётся снам, что снаружи: под утро штрамбует в памяти абсурд, почти микроавтобусной штрамбовкой. Рутины дрянная: хрень вербовка.

Хер. Хнычет дождь, оббиваемый по трубам. И капель трупам. Дружба и та с отдыхом вражна. Нужна?

Женщина из стали и бумаги, захватила мои мысли, я иду домой в капризный, промоченный, пропахший копотью подъезд — и нет на стенах не рисуют, не оставляют в нём безумные рисунки-письмена: в моём подъезде-доме, быт нетрезвый и воздух резкий, где нет честных и вздох последним… быть может у меня. Да, не сверкают блики лезвий, ни звуков режущих заплесневеловшую взвесь — нет от разрывания пакетиков да клацаний шприцов. Нет гомонова вечно припаздывающих отцов, и пьяных воплей — соплей, и визгов, и топота. мешающих затягиваться, ног. Не доходит солнца свет, никто не в курсе про пятно на карте…

— Всегда подходи и говори: «Лопата»…

— Серьёзно?

— …

— Да, б***ь, говорю: «Лопата!», он говорит: «Лопата!»… Тут ВСЕ! Все говорят про чёртову лопату, вон, даже та девушка в красно-синем пуховике, с капюшоном цвета долбанного черенка от долбанной лопаты. И дети, учителя, судьи, заправщики. Мы с тобой стоим в полиции, в паспортном столе. С**а! Слышишь? Ты слышишь? В сто сороковом, в сто пятнадцатом, у левой стены блевотного оттенка: говорят про лопату. Как копает, сколько стоит, короткая ли…

—…палехче. Э-э-э…уже не воспринимаю слово «лопата».

— Я не воспринимаю себя, а ты, едрить тебя сапёрной, о словах.

Ну. Это искусство видеть душу и лицо за ролями и масками людей. Тонкая нить. И грань — не поранить себя, не завязнуть в отсветах вранья и змей хитрости, не хрустеть напоказ чужими, найденными эмоциями, как лошкари, треугольщики.

Чужая душа, лицо — не перкуссия. Да! На периферии находится. Не у нас: за пределами, где не мы делали.

Нужны роли, нужны прикрытия — от солнечного ветра тоже требуется защита, хоть светило: жизнь, но оно ж и убьёт. Потенциально может. Всё. Живое. Грохнуть.

Это искусство видеть. Только где-то стоит идти на уступки, на чужие условия, но не на уловки — как с рыбой из пруда, чтобы нас не продали. И наши, вынутые, открытые, нагие чувства другим задёшево не отдали…

Заявление из разряда: «Если Путин был бы химерой, то у него обязательно была бы вторая голова! И она точно сожрала б вас. Сам знаю.

А знаете, если у него вырастет второе что-то, то запретят все двойные вещи: штаны, например, трусы, колготки. Двойнопутина, жрущего свои головы напомнит! Ыыыы! Инфа сотка!!!111адынадын»

Выглядит как полный бред, бодун и наброс, только вентилятор явно не в ту сторону развёнут. Не в ту! От себя же надо! От себя!

Хитиновыми оболочками покрылись мы будто: как буквами-ненужными-разговорами отгородились. И нам хорошо. Немалыми средствами сделали — стены отстроены и налажены, на пену кирпичи лажены.

Сажа. Чёрная сажа едкого одиночества: отравой по сколам стелистся, и кислая горечь предательства змеями-ужами-удавками греется. Смеётся смерть… любви, совести — посолен сахар радости, ставший слёзами. Не будет больше огня! Затих: уничтожен, сожжён последний мост с реальностью.

На дне-в колодце-подвале острие скал туда, куда нет хода хозяевам. Нет места ничему, кроме вакуума — безжалостного к чужим и сожалению.

Руины. Одни руины остовом торчат, когда приходит время вспыхнуть и молчать!!!

Грызла я гранит науки: в общем-то немало лет. Отнималось тело — мешали руки. Не туда магнитились, с**и. Не туда, а до инету до скуки.

Телефон корявился в пальцах — смысла искала. Ломала.

Домашка — кое-как и где-то, итог. Такая вот дура… Тина Маркотх!

Яна Исаева: «Эльвира, правда говорят, пока молодой надо пробовать себя в разных сферах, но к сожалению разорваться не получается :»

Natalja Castliss: «Яна, несьпрявядлява. Если я хочу попробовать себя в разных тетраэдрах и кубах? Вместо сфер. xD "

Культ 200. Светит сезон. На месте. Озон. И мрак. Крамольные мысли — мюсли в салате, и чувства как прах. Храпит однодневность однозначностью бита. Там бритва Оккама разрезала вхлам, а я проводила той бритвой рассказы и диалогам плодила я дам. Рождалось пустое, как варёное эхо, без слов непонятно, чего это так — катком приплюснуло, замяло за плинтус и сверху посыпано. Безграничный бедлам.

Мал. Дебри большие у того тарарам. Болтовня. Демагогия. Долбанный скам!!!

Аномалии… Аномалии — линии ломали, с фига ли?

Мало ли плакало синее море, горизонтами подчёрткнутыми отрезанное: от не менее синего-синего моря? На безбереговом просторе! Островов без и горя, да вокруг горы.

Да вокруг пляжи — каменистых оторогов, облизанные водой, хребты, состоящие из чёрного трескуна-мергеля, скользкие-скользкие, и… сосны (пицундские) стоят, почти лежат, кривы.

Красиво. Сонное марево у подножий рассветов, дымка костра. Август. Лето. Скала Парус в далеке, в перспективе у Прасковеевки.

Всё история, как и палаток стоянка, там я стояла, на яхты смотря, катера… была же пора.

Часто ропот толпы становится базой. В бормотаниях суть, кривотолках. Разберёшь ты её: в путь не сразу? Одиночество жрёт почти каждого волка! Озаряет лунный свет — блик фальшивой чужбины, как же пошло? Оказалася ближе?

И фундаменты, псы, опоры стеклобетона, сваи — разговоры одни. Никакой пропаганды. Вырастают постмодеристкими полилогами метаиронии: горизонтальные связи.

Часто ропот толпы становится базой. Не навязано.

Вбито? Генетическим кодом вплетается юмора бритва… среди депрессий битв полегло основание.

Часто ропот толпы становится базой.

Я, реагируя на ютуб шортс с фокусами: «Так просто кажется, когда ты знаешь суть трюка»

Упомянутое шёпотом — обретает силу!
В кулуарах, на кухнях, в чатах.
За кулисами многих площадок,
На перерутьях: не первых полос газет,
Не в блогах, гремя как фанфары.
То, что монументально. С чем спим мы.
Не всегда правильное, мудрой мыслью.

Упомянутое шёпотом — обретает силу…
Не ори о том, что хочешь прославить,
Не беги с этим своим по всем источникам и инстанциям.
Возможно, что где-то ждут тихие овации.
Может, именно ты — гордость нации? Глас народа?
… показать весь текст …

Вопрос: «Какие у вас есть штампы?»

Мой ответ: «Литературные? У меня как у Эдит Пиаф с её „Падам“: чайки летают и крылья свои серебрят.

Вот прямо оно меня достало, когда начинаю писать про это, вообще про чаек — делаю паузу»…

Не помню она или нет, но была бабушка татарка. С кубанским говором.

И она говорила: — Ноги болять. Руки болять. А сама я нимагуя!

Но слышно было исключительно слово на букву Б и «мимо х**" в конце.

Анекдот из жизни. Медицинская практика моей матери. Геленджик. Примерно 8090 годы.

Привезли древнюю бабушку. Неграмотную. Из очень глухой деревни.

Ей сказали, мол вызовите, когда аппетит придёт. Ну, смотрят, а бабка всё ходит и ходит и кого-то высматривает. Непонятно. Опять.

Подошли. Спросили.

Бабка: — Где ж тот чёртов аппетит! Тут так жрать охота…

Врач потом отчитал некоторых сотрудников, мол чёго ржёте и так нельзя. Она слова такого не знала.

Новый анекдот про нейросети: — А ну, ИИ отсюда!