Мой отец постарел — горько в этом признаться.
Сникли плечи под тяжестью пройденных лет.
И всё чаще средь дел стал за сердце хвататься,
И всё реже в глазах прозорливости свет.
Жёсткий. Твердый, как сталь. Нетерпимый когда-то,
И к себе и к другим по-хозяйски суров,
Вечерами теперь созерцает закаты,
Деревенскую даль, гладь спокойных прудов.
Восторгается громко (а где-то по-детски)
То цветку, то в пруду утонувшей луне,
То сосёнке в душистом большом перелеске,
То кузнечиков звонкой, пустой стрекотне.
Поседели в висках тёмно-русые пряди.
В деревенских делах стал сноровистей зять,
А отец, подустав, на ступеньку присядет,
Чтобы после покоса дыханье унять.
Поворчит-подойдёт на шумливого внука,
Не спуская с него строгих дедовских глаз;
Иль (за стопочкой терпкой настойки) на кухне
В сотый раз заведёт всем знакомый рассказ.
А потом вдруг уйдёт в тихий сад, разомлевший,
Да затихнет… (во взгляде — покой, доброта).
И широкой рукой, но уже ослабевшей,
Будет ласково гладить любимца-кота.