— О чём молчишь ты, мудрый ворон?
Задумался о чём, скажи.
— Да мир наш чудесами полон.
А я-то думал, знаю жизнь…
Сто лет простор крылАми мерил, —
казалось, всюду побывал.
Вот рассказали б —
не поверил!
А нынче сам его клевал.
Совсем волчонок — шерсть да кости.
И глаз остекленевший взгляд.
А в тех глазах —
ни капли злости!
Глаза по-доброму глядят.
Оскал клыков — и тот не страшный.
Улыбка будто, — не оскал…
Я пО лесу весь день вчерашний
его до темноты искал.
И вот нашел сегодня, в балке.
У родника он там упал…
Его уже клевали галки.
Я их ораву разогнал.
Нормальный лес!..
И все мы звери,
мы все кого-нибудь едим…
Вот рассказали б —
не поверил!
Но я-то сам за ним следил.
Ещё волчонком заприметил,
когда он на своём пути
хромую перепёлку встретил,
поймал —
и снова отпустил.
А я подумал: «Есть захочет,
и добрым уж не будет впредь
под стать своей породе волчьей!»
Однако, стал за ним смотреть.
Пока волчонком жил он в стае,
с волками горя не видал.
Но постепенно подрастая,
всё чаще, глупый, голодал.
Что было для волков обычным,
то было странным для него.
Со всеми он не гнал добычу,
и стая выгнала его.
Он ел, что от других осталось, —
как будто мой обед искал.
А что живое попадалось,
ловил —
и снова отпускал.
Я видел:
он ходил на выгон —
овец увидеть наяву.
А по ночам на звёзды выл он и грыз от голода траву…
Спускаясь к роднику напиться,
шатался, тощий словно тень…
Ему бы зайчиком родиться —
его бы съели в первый день.
Но он был волк. И был последний,
единственный на все леса!
Традиций волчьих не наследник,
потомства не оставил сам.
Лежит отсюда в полумиле
последний в мире, добрый волк…
Он жил, пока его кормили.
Сам никого убить не смог.