Вчера меня огорчило то, что в ресторане, куда заскочила пообедать, не принимают к оплате карты. Печалька, которую поняли, разделили и эмоционально обсудили в комментариях мои подписчики, попутно затронув тему моих бровей и айфона.

Пришла домой. Села писать пост о лицемерии селебов, и тут меня накрыло. 4 день. Четвёртый, мать его, день. А мы уже вовсю живём по-старому: жратва, карты, брови, звёзды, розовый айфон.

Нет, мы — не чёрствые. Мы все, как один, были в шоке, отслеживая новости о крушении рейса 9268. Плакали, рассматривая надёрганные из соцсетей фотографии погибших. Плакали при виде фотографий их родственников в аэропорту.

Мы прониклись ужасом последних минут жизни людей, которых больше нет, и болью их близких. Нам самим было больно. Больно и страшно.

Глядя на стоящую у окна малышку Дарину, погибшую вместе с родителями, нас душили слёзы беспомощности перед огромной бедой и слёзы злости на тех, кто может быть в ней виноват.
Однако не прошло и недели, как мы проехали трагедию и вернулись к обычной жизни. Как так получилось? Мы же плакали. Мы молились. Мы негодовали. И всё-таки мы проехали.

Это произошло, потому что мы не поняли главного: жизнь не продолжается. После таких трагедий она не может и не должна входить в привычную колею.

Не могут 217 человек уйти из этого мира таким страшным образом, чтобы через пару дней мы снова стали подхамливать друг другу в соцсетях, разговаривать на бегу с родителями, потому что сесть и поговорить нормально нам некогда, душить претензиями любимых, злиться на детей и расстраиваться из-за всякого говна, включая непринятую к оплате банковскую карту.

Это неправильно. Это по-тупому.

Мы — те, кому посчастливилось быть живыми — должны что-то поменять в своих забитых хернёй головах, должны очистить жизненное пространство от наносного и сосредоточиться на главном.

Главное — это любовь.

Мы слишком самоуверенны и беспечны. Живём в полной уверенности, что на нашем жизненном счету есть какое-то время. Точно не знаем, сколько, но, как нам кажется, достаточно для того, чтобы чувствовать себя более-менее спокойно.

На самом деле, нет в мире такого человека, которому был бы гарантирован хотя бы час жизни. Никто не застрахован от внезапной смерти.

Вдумайтесь. Осознайте. Примите. И живите в соответствии с этим пониманием.

Самое большое сожаление перед лицом смерти — это любовь, которую мы не выразили. Закрутились, не сказали, не обняли, не позвонили, а потом — бац — и некому звонить, некого обнимать. Нет человека. А мы на него вчера накричали.

Не кричите, а, если уж накричали, обнимайте. Просите прощения, если сделали больно. Говорите ласковые слова. Жалейте. Слушайте. Смотрите в глаза. Не торопитесь, когда рядом — дорогие вам люди. В мире нет ничего важнее, чем отдать им свою любовь. Всё остальное может подождать.

Звоните. Говорите «люблю». Обнимайте. Согревайте лаской всех, кто вам небезразличен. В этом и только в этом заключается смысл нашего пребывания на Земле.

Я люблю детей потому, что у них этот смысл ещё не замылен. Люблю за то, что они, будучи ещё грудничками, умеют улыбаться ласково, согревая своим теплом мир.

Стремительно короткая жизнь маленькой Дарины была более осмысленной, чем жизни многих из нас. Дарина, как и любой младенец, согревала своим теплом и родителей, и бабушек с дедушками, и вообще всех, кто с ней соприкасался.

Дарина ушла. Нам повезло: мы пока здесь. И пока мы здесь, давайте продолжим делать то, что мы делали в детстве. Давайте продолжим согревать. Этим и только этим спасутся наши души и души всех, кто нам дорог.