Переписаны зимы набело, от разлуки напился в щи. По ночам навещают ангелы, прячут крылышки под плащи. С петербургскими ходят пышками и с дождями в который раз. Они смотрят глазами бывшими, или что у них вместо глаз.
Полночь сахаром тает в шёпоте, растекается на столе. — тяжело тебе? тяжело тебе? только нам ещё тяжелей.
Лампа в зале жужжит комариком. На стекле темнота и мак. — мы тут бесимся, мы тут маемся, всё пытаемся, всё никак.
По проспектам порхаем листьями, забиваемся в закуток.
В нас не верит никто, воистину. И в тебя, ну почти никто.
И от этого чувства пусто нам.
Я гляжу на них, как во сне. Вроде люди, но очень грустные, только крылышки на спине.
У меня чёрный чай и сладости, рукотворный уют и Джа.
— вот, возьмите немного радости. Ну и веры, вообще не жаль. В НЛО, гороскопы, сонники, хоть в ковёр под моей ногой.
И терзает один гармонику. И гитару берет другой.
Третий ангел — он самый мученик, самый слабенький, но не суть.
Всё наладится, всё получится, обязательно, как-нибудь.
Мы сидим и носами хлюпаем, обещали же рай, и где?
На рассвете уходят глупые рисовать на стене людей.
Без подсказок, мол, знаем — плавали, и советы нам не нужны.
Люди-стены выходят славными, выходящими из стены, одинаковыми и разными, тоже с крыльями, чтоб летать.
Лишь бы маленьких не закрасили и не стёрли потом с холста, пока бедные не отыщутся, как потерянные ключи.
Километры мелькают тыщами, а в наушниках едет Чиж.
Едет поездом, тамбур выточен, ноты сыплются серебром.
Первый ангел рисует кисточкой, третий ангел своим пером. А второй — синеглавым лютиком или облаком пятерни.
— я люблю тебя, я люблю тебя, это главное, извини.
Переписаны вёсны зеленью, солнце улицы жжёт как йод. Акварельная, безраздельная, точно знаю — она придёт.
Пресловутая эта троица, разглядевшая фонари. Погоди, магазин откроется. Сядем, будем, поговорим.