Лавка звалась просто: «У Дона». Ни вывески, ни колокольчика. Входишь — и тебя обволакивает запах: пыль веков, переплетный клей, сладковатая вонь прогорклого масла (где-то затаился старый масляный фонарь) и подозрительная свежесть полыни — Дон рассыпал ее по углам от моли, а может, от иного. Сам Дон, костлявый, с глазами цвета мутного янтаря, возникал из-за горы корсетов, как паук из гнезда.

«Ищете историю или… сувенир?» — голос у него был шершавый, как обивка старинного кресла. Покупатель, молодой человек с блокнотом (писатель? журналист? просто любопытствующий?), сжал в руке потускневший серебряный портсигар. «Историю. Вы же знаете их все?»

Дон усмехнулся, обнажив желтые зубы. «Знаю? Вещи знают. Я лишь… переводчик. И то — не всегда точный. Возьмите вот это.» Он протянул карманные часы на толстой цепочке. Бронза, эмаль, трещинка на циферблате. «Принадлежали машинисту поезда. Человеку пунктуальному. Очень.» Дон щелкнул ногтем по стеклу. «Он вел ночной экспресс. В ту ночь… часы остановились ровно в 2:47. Стрелки замерли. Как сердце.»

Молодой человек почувствовал холодок. «Авария?»

«Официально — да. Но часы… они шепчут иное. Они видели огни на путях. Не те, что положено. И лицо в окне кабины, перед самым… ударом. Не пассажирское лицо. Спокойное. Знающее.» Дон забрал часы, будто пожалел откровения. «История? Трагедия с открытым финалом. Цена? Высока. Для вас — пока не по карману.»

(В тишине лавки часы вдруг тикали громко: Тик. Так. Он. Лгал. Тик. Так. Он. Знает.)

Покупатель тронул резную трость с набалдашником в виде совы. Глаза птицы — крошечные гранаты — сверкнули тускло.

«Ага! Трость доктора Морвана!» — оживился Дон. «Психиатр. Блестящий ум. Лечил… специфических пациентов. Говорят, мог одним взглядом успокоить буйного. Или… довести тихого до исступления?» Дон понизил голос до шепота. «Он исчез. Год назад. Трость нашли в его кабинете. На набалдашнике… едва заметное пятнышко. Не чернила. Не вино.»

«Кровь?» — выдохнул покупатель.

«Возможно. Его? Или… пациента, которого он довел до точки?» Дон погладил голову совы. «Трость молчит упрямо. Но иногда, по ночам… кажется, слышен скрежет. Будто клювом о кость.»

(Трость, прислоненная к стеллажу, отбросила на пол тень, похожую на человека с поднятой рукой. Он. Не. Догадывается. Чей. Клинок. Был. В. Рукояти.)

Молодой человек отшатнулся, наткнувшись на витрину. За стеклом сидела кукла. Фарфоровая, с неестественно большими синими глазами и завитками парика из настоящих, выцветших волос. Платьице — бархат, истертый до ниток.

«Аннабель,» — прошипел Дон, внезапно возник за спиной. «Не трогай. Ее… принесли. Оставили на пороге. С запиской: 'Она видела слишком много. Приютите.'»

«Что она… видела?» — голос покупателя дрогнул.

Дон наклонился, его дыхание пахло полынью и старой бумагой. «Квартиру на Парковой. Третий этаж. Игрушки не должны видеть, как их маленькая хозяйка… перестает дышать. Или как папаша прячет чемодан под половицами после… визита гостей в кожанках.» Он выпрямился. «Аннабель не рассказывает. Она просто… смотрит. И помнит. Каждую слезу. Каждую каплю, что не была вишневым сиропом.»

(Фарфоровые зрачки куклы, казалось, следили за молодым человеком. В ушах стоял тонкий, нечеловеческий звон. Маленькая. Лгунья. В. Платьице. Я. Знаю. Где. Чемодан.)

Покупатель побледнел. Он потянулся к портсигару в кармане — привычный жест, но остановился. «Я… я подумаю. Может, вернусь за часами…»

«Возвращайся,» — Дон уже растворялся в тенях между стеллажами. Его голос донесся, будто из-под земли. «Истории ждут. Они терпеливы. Как могилы. А вещи… они всегда находят дорогу назад. Или вперед. К следующему… хранителю.»

Молодой человек выскочил на улицу, в серый, пропитанный городской сажей воздух. В руке он сжал не портсигар, а крошечный фарфоровый башмачок, сорвавшийся с ноги Аннабель. Он не помнил, как взял его. Башмачок был холоден и казался невероятно тяжелым.

А в глубине лавки «У Дона», среди шепота забытых жизней, часы вдруг громко пробили три раза. Хотя стрелки все еще показывали 2:47. Дон ухмыльнулся в полумраке, поправляя паутину на углу потемневшей гравюры. Еще одна история вплелась в полотно его лавки. Очень скоро она потребует платы.