Внутри старинных напольных часов, разобранных на столе Элиаса, пахло не маслом и латунью, а пылью забытых воскресений и солью высохших слез. Элиас, часовщик с руками, похожими на высохшие корни, прищурился, поднося лупу к сердцу механизма — анкерной вилке. Каждую зазубрину он знал на ощупь во тьме. Но здесь что-то было не так.

«Они идут назад, Элиас», — голос клиента, мистера Авеллана, все еще висел в воздухе недельной давности, тонкий и надтреснутый, как старый шелк. «Только когда никто не видит. Я проверял. Стою — тик-так. Отворачиваюсь — и они… отступают. Как песок сквозь пальцы, но наоборот».

«Песок наоборот, — пробормотал тогда Элиас, вытирая пальцы о холщовый фартук. — Мистер Авеллан, механизм изнашивается. Пружина…»

«Это не пружина!» — Авеллан вцепился в край стола, его костяшки побелели. Глаза, обычно тусклые, горели лихорадочным блеском. «Они знают. Чувствуют взгляд. Как живое. Они… возвращают время. Кусочками. Когда я сплю. Когда стою спиной».

Элиас тогда лишь хмыкнул, списав все на старческую меланхолию или горе — ходили слухи о потере. Но теперь, под лупой, он видел. Там, где зубья храпового колеса должны были быть острыми и чистыми, они казались… стертыми в обратную сторону. Не износ от движения вперед, а словно невидимая сила методично стирала следы времени, возвращая металл к первозданной гладкости. И масло… оно было густое, темное, почти как смола, и пахло не машинным, а чем-то горьким и сладким одновременно — как увядающие хризантемы и старая бумага.

Тик… Так… Тик… Так… — часы на стене мастерской отсчитывали нормальное время. Но Элиас почувствовал холодок на затылке. Он медленно, очень медленно, отвел взгляд от внутренностей часов Авеллана. Уставился в темный угол, где пыль танцевала в луче уличного фонаря. Слушал. Слышал только привычное тиканье своих часов.

Он замер. Дыхание стало поверхностным. В мастерской воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь его собственным сердцем. И тогда — сквозь нормальное тиканье — он уловил другой звук. Тихий, словно шелест переворачиваемых страниц в пустой библиотеке. Так… Тик… Так… Тик… Не вперед. Назад. Ритм был обратный, неестественный, гипнотический. Как шаги по мокрому песку, отступающие от берега.

Он резко обернулся.

Звук исчез. Стрелки разобранного циферблата Авеллана лежали неподвижно. Но Элиас поклялся бы, что тень от маятника (который физически не мог качаться!) на стене дрогнула в обратную сторону.

«Они питаются», — прошептал Элиас, неожиданно для себя. Слова висели в воздухе, как паутина. Чем? Тоской? Сожалением? Жаждой невозможного возврата?

Дверь в мастерскую распахнулась с треском. Ворвался мистер Авеллан. Он выглядел еще более изможденным, глаза ввалились глубоко в орбиты, но горели тем же нездоровым огнем.

«Ну?!» — выдохнул он, не здороваясь. «Вы нашли? Причину? Их… хитрость?»

Элиас отложил пинцет. Металл под лупой был холодным. «Мистер Авеллан… механизм уникален. Но он неисправен в самой своей основе. Он… нарушает закон».

«Какой закон?!» — Авеллан засмеялся, звук был сухим и страшным. «Закон тяжести? Закон смерти? Они возвращают время, Элиас! Минуты! Секунды! Капли времени, которые утекли!» Он подбежал к столу, схватил циферблат, не обращая внимания на рассыпающиеся детали. «Смотри! Смотри же!»

Он пристально, с безумной надеждой, уставился на неподвижные стрелки. Мастерская замерла. Даже обычные часы на стене будто замедлили ход. Элиас почувствовал, как воздух сгущается, становится тягучим, как тот странный машинный жир. Он медленно отвел взгляд в сторону, к груде старых корпусов у стены.

И снова — тот шелест. Так… Тик… Так… Тик… Громче теперь. Увереннее. Стрелки на циферблате в руках Авеллана дрогнули. Не вперед. Стрелка часов дернулась против привычного хода. На долю секунды. Назад.

Авеллан ахнул. Слезы — невыплаканные, горькие, копившиеся годами — хлынули по его щекам. Они упали на латунную пластину механизма. И случилось нечто. Темное, смолистое масло внутри как будто втянуло слезы, поглотило их. На миг стрелки замерли, а затем рванулись назад с такой скоростью, что слились в блестящую дугу. Тактиктиктик… — зашелестел механизм, словно спеша наверстать упущенное… в обратную сторону. Воздух завибрировал, искажая очертания вещей. Элиасу показалось, что лицо Авеллана на мгновение стало моложе, а глаза — еще безумнее и полнее отчаяния.

«Нет!» — закричал Элиас, инстинктивно хватая Авеллана за руку. «Прекрати! Это не возврат! Это… это пожирание! Они пожирают твое сейчас, чтобы подпитать твое тогда!»

Резкий рывок. Циферблат выскользнул из рук Авеллана и со звоном ударился о каменный пол. Стекло разлетелось звездой. Секундная стрелка, отломившись, покатилась под верстак. Центральная шестерня смялась, как бумага.

Шелест прекратился мгновенно. Тишина обрушилась в мастерскую, тяжелая и окончательная. Даже обычные часы замерли, словно в ужасе. Запах увядших хризантем и старой бумаги растворился, сменившись запахом пыли и разбитого стекла.

Авеллан стоял, глядя на осколки. Его лицо было мокрым от слез, но пустым. Вся надежда, все безумие утекли вместе с последним обратным тиком. Он выглядел невероятно старым. Разбитым.

«Они… сломались», — прошептал он, голос лишился всякого тона. Это был не вопрос. Констатация конца.

Элиас поднял смятую шестерню. Металл был холодным и мертвым. Никакой магии. Никакого обратного хода. Только ущербность разбитого механизма и тишина, громче любого тиканья. Он взглянул на Авеллана, который медленно повернулся и поплелся к двери, не оглядываясь, не забирая обломки.

Часы шли назад, когда никто не смотрел. Теперь смотреть было не на что. И Элиас вдруг понял страшную цену каждого украденного мгновения: оно не возвращало прошлое. Оно пожирало настоящее, оставляя после себя только пустоту, пахнущую пылью и солью высохших слез. И тишину. Всепоглощающую тишину остановившегося времени.