У него осталось только одно желание, одна заветная мечта — умереть хорошо.

Он готовится к смерти с благоговением и — скажу даже — с любовью.

Он не зовёт смерть, «ещё многое хочется ему сказать людям», но он уже поборол в себе страх и ждет её с покорностью.

Несомненно, что вопрос об уходе из дому стоял перед моим отцом в течение всех последних тридцати лет его жизни.

Это видно и из приведённых мною раньше его писем, а также из многочисленных записей в его дневниках и некоторых мест его переписки с друзьями.

Тридцать лет перед его мысленным взором непереставаемо маячила всё та же заветная мечта, и тридцать лет он её отгонял, не считая себя вправе её осуществить.

— Для духовного роста нужны страдания, — говорил он сам себе, и в этих страданиях он искал себе отраду.

Уйти из Ясной Поляны и отрясти прах от ног своих было бы для него гораздо легче и приятнее, чем оставаться, — и поэтому он этого не делал.

И чем труднее становилось ему жить дома, тем сильнее пробуждалось в нём противодействие соблазну, и он в буквальном смысле отдавал душу свою за ближних своих.

Когда недоброжелатели его упрекали в непоследовательности, в том, что он проповедует «опрощение», а сам живёт в «палатах», он называл это «баней для души» и смиренно переносил эти укоры, зная в душе, что «то, что мучает, это-то и есть тот материал, над которым ты призван работать, и материал тем более ценный, чем труднее минуты».

И он знает, что главное, что нужно ему, —это неделание, пребывание в любви.

Несомненно, что жизнь в Ясной Поляне была для него очень тяжела. Он болеет душой не только за себя. Он болеет за других, за мужиков, живущих в работе и лишениях, болеет за жену, преследующую этих мужиков за хронические порубки леса, болеет и за ненавидящих и поносящих его. И он заставляет себя любить всех их.

«Да, любить делающих нам зло, говоришь. Ну-ка, испытай. Пытаюсь, но плохо», — пишет он в дневнике 22 июля 1909 года.