Лифт застрял между этажами, выдохнув железный стон. Сосед сверху — мужчина в пиджаке, пахнущем нафталином, — прижал к груди горшок с базиликом, чьи листья желтели, как страницы забытого дневника. Сосед снизу, в мятых тапочках, втянул голову в плечи, будто прячась от собственного голоса:
— Он умирает?
— Нет. Просто не видит солнца.
Тишина заполнила щели: капля конденсата пробила трубу, где-то за стеной плакал ребенок, а лифт, вздрагивая, пытался вспомнить путь вниз. Мужчина в пиджаке провел пальцем по стеблю, и тень от руки упала на стену, превратившись в птицу с поломанным крылом.
— У меня на кухне треснуло стекло, — сказал сосед снизу, не глядя. — Теперь ветер свистит в щели… как будто зовет.
— А вы откройте, — шепнул другой, и базилик дрогнул, уловив сквозняк из незримой двери.
Лифт дернулся, ожил. Цифры на панели замигали, отсчитывая этажи, но не числа — воспоминания: четвертый — запах корицы из открытой квартиры, второй — девушка, которая всегда пела «Ciao, amore, ciao». Они молча смотрели, как их отражения в потускневшем зеркале сливаются в одно, распадаясь на части у каждого этажа.
Когда двери разошлись, мужчина в тапочках шагнул в темный коридор, но обернулся:
— Заходите… на ветер послушать.
Тот кивнул, прикрыв ладонью базилик, который уже тянулся к свету, пробивавшемуся сквозь решетку вентиляции.
На следующий день лифт снова застрял. Но теперь внутри пахло свежей землей, а на полу лежал зеленый лист, похожий на карту с отмеченным путем.