РАДУГА
На окраине городка мы зашли в магазин и устроили себе походный обед из двух блюд — ряженки и тёплой булки хлеба…
После смерти мамы, помню, отец как-то притих душою, посреди разговора задумается, смотрит куда-то… Слушаться стал нас с сестрой, как скажем, так и делает. Хоть и шебутной, а слушает, смотрит, соглашается, может быть потому, что она только в нас теперь оставалась живой для него, будто проглядывала она из нас интонацией, взглядом ли, жестом… Может, этим и держался как-то первое время. Надо мной больше не подтрунивал, не подкалывал в том, что я верующий, и, когда речь неминуемо заходила о вере, не прерывал. Он читал, вздыхал, маялся, надо было что-то делать. Мы решили отправить его в Петряево, в маленький хуторок среди ярославской глуши, есть там у нас свой домишко, купленный когда-то отцом, — место, где душа его всегда обретала простор, а огород и хозяйственные заботы, как мы надеялись, ободрят его деятельную натуру, отвлекут его мысли повседневными хлопотами и делами… Но мы забыли про муку ночей; какую тьму их предстояло пережить и передумать поседевшему, упрямому моему отцу. Однако расчёт оправдался. Ожил человек, и сколько было радостной суеты, когда мы приезжали к нему! Он стал заметно доверчивее… Помню, приехали мы, сели за стол, и я прямо в лоб, без предисловий спрашиваю:
— Ну ты как, готов?
— Да вроде…
Наши ли редкие беседы, книги ли, напряжённое его одиночество, или что-то еще выдавилось в его словах, — какая разница!
Утром сели в уазик: я, муж сестры за рулём и отец, выехали в Павлово, в сельскую церковь. Кажется, был октябрь, дождь со снегом и ветер, но повезло — нигде не застряли. Ждём час, ждём другой, батюшки нет, он не местный, приезжает служить из Ростова. Может, заболел? Кто знает?
— Ладно, в следующий раз, — говорит отец.
— Давай в монастырь?
Древний монастырь, красавец, не так далеко отсюда, недавно, слышали, открылся. Только вот служат ли там? Говорят, будто бы должны…
Продрогшие, голодные, мокрые, тоскливо и слякотно… Что делать-то?
— Едем.
Сам себе удивляюсь:
— Едем, Генка, заводи.
И мы едем, молчим. А я думаю: вот привёз отца креститься, а храм закрыт, хотя должен быть открыт в этот день, что это значит? Рано ещё? Не угодно Богу? А если и в монастыре облом? Вернёмся уставшими, злыми, да и поедет ли он в следующий раз? Господи!
Приехали. В монастыре тишина, один-два человека мелькнули где-то, дождь сечёт. Поднялись к храму, дергаю дверь, открывается, батюшка стоит, смеётся:
— Креститься?
— ?? Да-а…
— У меня уже всё готово.
— …
— Кто из вас?
— Вот отец.
— Очень хорошо. Здравствуйте…
Действительно всё было готово: справа, за перегородкой, стояла купель и низкий широкий таз, за ним скамеечка и коврик, горели свечи… Батюшка стал говорить с отцом, и тут выяснилось, что он родом из тех же мест, где родился отец.
— А крёстным кто? Сын? А что? Знаете, у древних христиан это было частым явлением, это нормально!
— Да как-то всё-таки…
Я стоял, не вполне понимая происходящее; казалось бы, всё вышло как нельзя лучше, всё устроилось так, как мы и хотели, но в сознании моём засело одно — так не бывает…
Потом батюшка вызволил меня из ступора.
— «Символ веры» знаете?
— Знаю.
— Читайте… Громче!
— «Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя…» — я говорил это вслух, боясь запнуться, а за перегородкой стоял мой раздетый отец…
Когда мы вышли из храма, на паперти к нам подошла какая-то женщина, поклонилась и подала отцу большую белую просфору:
— С праздничком вас!
— Спасибо, спасибо, — неумело поклонился в ответ отец.
Я повернулся и обомлел.
— Па, смотри!
На дымчато-синем небе горела радуга! Свеженанесённая, чёткая — жёлто-зелёно-красная… И всю обратную дорогу до самого дома светило солнце. Природное явление? Совпадение? Тогда отчего же звенела она на фоне туч? Может, что-то ещё совершилось? Может, кто-то родился в тот день? А если бы мы повернули домой из Павлова? Нет, не могли мы повернуть…
За Невелем — Барсуки. Но это на одной стороне, а на другой, через речку Шестиху, уже Соколы. Пошло полесье, настоящее: покосы, перелески серебристые, резвые, стрельчатые… Только вот дорога дрянная. Река Кляжа. О, наш язык! Пожары, Рындино, Узкое. Северики… Сколько же на земле зелени! Всех этих зарослей, дебрей и кущ… Борновалово. Сколько необъятной зеленой массы, облёгшей землю зелёными тучами, свежезелёными морями, дымками опушек… Городочек Усвяты. Что тут можно сказать: мосток, а за мостком речка течёт в камышах, а на отмели лодка с удочками, а над ней коза за колышек привязана, а рядом ветла с «тарзанкой», а от ветлы улица идёт с яблонями нависшими, а под ними дома с белыми окошками, а из окошек дорогу видать… Здесь живёт детство.
Деревня Удвяты, аты-баты, раз-два. Что там дальше? Хуторок какой-то ползёт. Ну-ка, что за хуторок? Кивалы… Молчаливые люди, не шелупонь какая-нибудь. А может, немые? Как бы там ни было, но «накивали» они тут немного: с десяток домиков с сарайками да огородишки… Что-то дорожка наша стала приплясывать да подбрасывать нас почём зря — скачка, сущая скачка, господа! Ох, шибко идём, намётом, но осанку держим… пока держим. Велиж-городок великим тоже не назовёшь. Ну и ладно. Лежит он себе весь на Западной Двине, в ус не дует… Саксоны. Вас-то как сюда занесло? Патики. Лукашово. Во всю ширь открылись поля, не достать глазом до края — уходят. Дождик пошёл частый-частый. Закрутье. Ферма-развалюха… Речка Каспля. Вид на нее «левитановский», с грустинкой. Пони-зовье. Мы всё ещё скачем. Сырицы. Стадо пегих коровок без пастуха… А вот и пастух — городская бабёнка с кнутом и под зонтиком, читает что-то… Лёхонов Бор. Лёхин, значит. Когда же конец этой тряске?! Направо — Пушкари, налево — Бабны. Прыгаем и прыгаем… Мамошки. Вот уж воистину. «Ба-бка-се-я-ла-го-рох!». Дождливое зелёное безлюдье… Язвищи. Леса, поля, поля, леса. Агапоново. Классическая Дубровка. Дождик кончился. Хлусы, Банный Остров. Вот куда б нам не мешало попасть. Какой это чудный островок, наверное: одни баньки, и одна другой лучше, тишина там, мужицкий говорок, дымочки… Солнце клонится за спину, за правое плечо. Ещё один денёк на покой заваливается. Наконец-то доскакали до трассы, покатились гладко в пригород… Дивассы. Да уж, «дивасса» некуда, окромя как в Смоленск. Въезжаем ровно, а потом всё круче и круче спускаемся к Днепру.