И ничем не грози: всё равно, как обычно бывает,
не хватит немного —
хоть до первой слезы, до критической точки
под висельным знаком вопроса.

И зачем мы прошли с тобой чёртову тысячу
рваных, горбатых порогов —
неизвестно вообще.
Что известно — считается личным,
болтать несерьёзно.

Я пытаюсь искать кислород
под поехавшим солнцем людского июля.
У меня есть две жизни в запасе:
одна в рукаве и одна в переплёте.

Это самое страшное слово
из всех, что я бросил в кого-либо всуе:
«выбираю»,
за ним идут сразу же — «я тебе верю» и «да, я не против».

Сила ветра в последнее время влетает в рекорд,
и в душе я — синоптик,
переставший вдруг быть атеистом,
как с детской молитвой:

«Символ веры моей, символ веры» —
глотая то окрик, то антибиотик.
Проклиная размытую численность версий событий.

Но ничем не грози, всё равно, как обычно бывает,
не хватит немного —
никого не снесёт, а всего лишь потреплет за волосы,
сделает крепче.

По прошествии зим всё вернётся
привычным порядком создания вдоха
после выдоха — время добьёт или время долечит.

А в тебе всё смешалось: и бог, и порог,
и вскипающий ветер июля,
и любовь, без которой всё кажется бескислородным.

Это детская шалость: не больно, не больно,
прощай — восемь лет промелькнули.
Пусть любой, кто захочет принять это, станет свободным.