В конце лета папе позвонили на работу из моей школы. На работу - потому что
мало у кого телефоны дома были. Да, почти ни у кого. Звонила директор. Всем
другим родителям завуч звонила, а папе она. Это потому что у директрисы была
к нему симпатия, а за лето она соскучилась.
— Это «Азовсталь»?
— Да.
— Это цех блюминг?
— Да.
— Это директор средней школы номер семь звонит!
— Я Вас узнал, Раиса Адамовна. По нежному голосу. Здравствуйте!
Голос у директрисы был, как у командира чапаевского эскадрона в кино. Но
папе она его подменяла на нежный. Как у Анки-пулемётчицы. Или Снежной Королевы.
— Миша… Михаил Александрович, на школу надвинулись обстоятелства…
— Уж не Михалыч ли надвинул? Займусь им после смены, не сомневайтесь!
— Эх, Миша… Михаил Александрович… Твой Михалыч отличник. Но и ему бы
не помешала женская рука с педагогическим образованием в домашних условиях!
Голос стал обычным и привычным. Как перед кавалерийской атакой.
(«Эскадро-оон!..» Даже учителя съёживались.)
— Раиса Адамовна, Вы же знаете, у нас бабушка есть. И две комнаты, и соседи. Всё
хорошо с педагогикой.
— Мама у тебя просто чудо, Миша. А сосед - самогонщик. Я знаю. Ему тоже
педагогика не повредила бы, хоть и женатому.
И сказала, чтоб я пришёл завтра в школу для участия в генеральной уборке
перед началом учебного года. Остальным завуч сказала.
Мы пришли. Я и остальные. Их было немного, так как телефоны были мало
у кого. Даже на работе. Из нашего 6-го «В» только я один и пришёл. Баба
Катя, завхоз, дала тазик, тряпку и веник. И пока ставила задачу, выкурила две
папиросы «Беломорканал».
Она была маленькая, худая, коричневая не от летнего загара, а всегда.
От старости, как я думал. Окурки раздавила на полу, — подметёшь! — и ушла.
Работы было много. Я перевернул на бок все парты, поставил учительский стул
на стол и приступил.
Уже заканчивал мыть. В очередной раз отжал и развернул на полу тряпку. И
вдруг заметил, что это вовсе не тряпка.
Не тряпка, а знамя.
Пионерское бархатное знамя с профилем Ленина и буквами. Коричневыми, без
намёка на былое золото. И само знамя было коричневым. С закруглёнными
обгорелыми углами, дырявое… Собственно, и не знамя уже вовсе…
Или знамя?
Сидя на корточках, я задумался над судьбами знамен.
Вспомнил китайскую делегацию, которую мы с Танечкой и со всей школой
встречали с этим знаменем под гром барабанов и клёкот горнов…
Вспомнил Танечку. Всё лето не виделись. То я в лагере, то она где-то по
своим музыкально-фортепианным делам.
Она из нашего класса, из нашего подъезда, из нашего
детсада, и дочка папиного друга. Вспомнил и обрадовался, что каникулы
заканчиваются, и мы скоро увидимся. И померимся ростом.
Как всегда после лета. Я уже соскучился по ней.
Прошедшей весной некоторые девочки обогнали меня. А она нет.
Хоть бы и сейчас не обогнала. И хоть бы тоже соскучилась…
- Михалыч, ну, ты и молодец! Один справляешься. Передай Мише… Михаилу
Александровичу…
Я чуть не упал на знамя от внезапного военного голоса. И вскочил с корточек.
А директриса запнулась. И вытянула и шею, и губы трубочкой: вперёд и вниз.
И долго молчала.
— Это кто-нибудь видел? Кроме тебя?
— Никто.
— А где ты это взял? Сам нашёл? Где?
— Почему - нашёл? Баба Катя дала, завхоз.
— Катя? Какая она тебе баба? Ей тридцать пять. Как Мише, или мне.
Мы вышли в коридор. Там баба Катя (Катя???) красила белой краской
здоровенный бюст Ленина на дубовой, заляпанной белилами, подставке.
Я осмотрел завхоза внимательно и перестал считать её старой. Навсегда перестал.
— Екатерина Ивановна! Пройдёмте с нами в шестой «В».
Екатерина Ивановна, не вынимая папиросы изо рта, выпустила дым в сторону от
носа скульптуры.
— Иду, иду, Раиса Адамовна!
Мы втроём стояли вокруг учительского стола, накрытого мокрым и обгорелым
знаменем. Завхоз говорила:
— Ну, Раиса Адамовна, помните тот маленький пожар в пионерской комнате? В каком
году… Неважно… Не так и давно… А-а, воскресенье было! Китайцы как раз
тогда уже уехали. Я сама потушила. Вам доложила. Как положено. Забыли, что ли?
— Помню. Всё было оформлено под протокол. Списано. И новое куплено.
— Списано-то, списано. Но оно же удобное такое для всяких дел. Полезное. Я и…
— Катя, я до сих пор за тот пожар на твои папиросы думаю. Бросай курить!
Мало, что знамёна сгорели, а теперь вот: снова политическое дело.
— Рая, где я, и где пионерская комната? Там проводка замкнула небось.
Спешу и падаю под знамёнами курить! Надо же, такое на меня думаете. Обидно.
Завхоз в школе жила. На первом этаже под закрытым крашенной фанерой широким
лестничным маршем. Многие бывали там. Там интересно и довольно уютно. Патефон
помню, книги, коврики с оленями, и конечно, запасы папирос.
Женщины долго обсуждали знамя и всё такое.
Вспомнили про меня.
— Ты, это, Михалыч… В общем, ни-ко-му! Это теперь наша строгая тайна. Тайна
только нас троих. И тайна знамени.
Директриса погладила по голове, как маленького. А завхоз сказала:
— И Мише передай, пусть почаще узнаёт на улице. И здоровается. С танкистом моим
они пацанами бегали. До войны ещё. С Вовкой Загребельным.
С этих пор и до самого выпускного мы изредка собирались, чтобы
послушать патефон под Катиной лестницей.
Танечка тоже приходила. Про знамя она не знала.
Тайна.