И вот, идешь, — а они стоят. Поперек дороги, по трое в ряд, и молчат, и пялятся, и бугрят их одежду стволы на взводе.
А один к тебе подойдет впритык, — да замрет, почесывая кадык, захрипит:
«А есть закурить, мужик? Ну, или хотя бы совесть?
Мы давным-давно за тобой следим, это мы — твои ангелы. Ты один
но зато хранителей, паладин, озадачил четыре взвода.
Мы конвой, разведка и гарнизон… Это мы прикручиваем шансон по маршруткам! И охраняем сон, — по типу громоотвода.
Это мы храним тебя от чумы, и от пули, пыли, сумы, тюрьмы, это мы охраняем тебя от тьмы. Так куда же ты, падла, лезешь?
Это мы заставляем предупреждать, не даем твоим женщинам обсуждать,
умоляем Всевышнего подождать, ну, а ты? Ты же просто бесишь!
Сколько можно гнаться за ветерком? Сколько можно биться о все кругом? Сколько можно пробовать на излом, если мир все равно прочней?
Сколько можно блядствовать по углам? И стяжать, везде подбирая хлам? Сколько можно рваться напополам и мечатать о какой-то Ней?
Сколько можно…"
Тут он махнет рукой.
Ты молчишь. И вид у тебя такой… Сокрушенно покачиваешь башкой, — виноватинку обозначить.
Он не верит, кстати.
«Мужик, а все ж… Даже слова с такого — и не возьмешь… Но… купи себе, что ли, нормальный нож. И кончай доширак хомячить».
И они расстаят в рассветной мгле. Ты шагаешь дальше, и на спине
ощущаешь взгляды. А наравне ощущаешь внутри томленье.
Может, всё окажется муляжом, алкогольным призраком, миражом…
Ты на кухне.
Размешиваешь ножом кашу быстрого приготовления.