Сидеть и бояться, что у тебя не получится — это самое ненужное проведение времени.

Потому что, если у тебя не получится с первого раза, то получится с десятого.
Лишь бы ты не зажимался на дело, а, наоборот, каждый раз открывался и проделывал работу над ошибками.
Каждый раз анализировал: «Что происходит?», «Как тебе это изменить?».

Всё. Вот с таким подходом, рано или поздно, у тебя обязательно всё получится.

НАНИ: … А вот то, что вы обозвали неаполитанский рустико — кишем, это, простите, прямое оскорбление.

ФРАНЦ: Мои извинения!

НАНИ: Я их не принимаю, юноша. Пока вы не распробуете как следует мой рустико и не поймете, как глубоко вы зашли в своих заблуждениях, даже не смейте просить у меня прощения.

Отрезать кусочек от небольшой тарталетки.

Положить в рот.

НАНИ: Герберт! Он режет мне сердце. Он ест рустико без корочки!

Добрать корочку.
… показать весь текст …

Большинство людей, современных особенно, верят в то, что всё автоматизированно и все внутренние процессы и обучения, тем более, должны происходить на автомате. И это пиз**ц. Такие существа никогда опыта не набираются.

Когда ты читаешь мои книги, если ты их читаешь сердцем, они не заменяют тебе жизненный опыт. Они образовывают его у тебя.

Что такое жизненный опыт? Это просто понимание, как в жизни бывает.
Любые, даже самые очевиднейшие вещи. Ребёнку в 2 недели своей жизни ещё всё в мире нужно открывать: например, что красный перец жжётся.
Получается, что опыт — это просто понимание: «Агааа! Вот так и вот так в жизни бывает!». Важнейшие понимания, очень нужные понимания.
Но они заменяют тебе применение? Они что-то заставляют тебя делать автоматически, эти знания? Нет, не заставляют.
И ничего тебя не может заставить автоматически действовать верно. Это ты сам включаешь башку, и отвечаешь за то, что, вот сейчас ты действуешь исходя из опыта.

Больше всех наслаждался Герберт, зеленоглазым котом похрустывающий кростини и лакающий наши разговоры, как густые, пенные, холодные сливки.

Не все истории заканчиваются хэппи-эндом, когда зритель может радостно выдохнуть.
Но на печальных историях, тем более, стоит учиться, как на чужих ошибках.

В духах Нани были яблочные нотки юности, столь сбивающие с толку, столь не подходящие её возрасту, но столь подходящие ей.

ФРАНЦ: … Я хотел нарисовать какой-нибудь красивенький пустячок в цвете…

ГЕРБЕРТ: Туманность, созданную ударной волной звездного ветра вокруг звезд типа Вольфа-Райе, например.

ФРАНЦ: Да, они очень миленькие. Лохматенькие такие.

ГЕРБЕРТ: Но туманность не удалась.

ФРАНЦ: Да, ей не хватило… она была недостаточна туманна.

ГЕРБЕРТ: Заключил наш художник, вблизи знавший оригинал.

ФРАНЦ: Так, Герберт, вы на что намекаете? Что я не знаю, как выглядят туманности вокруг звезд Вольфа-Райе?
… показать весь текст …

Стакан с водой запотевал росой, роса сбегала на салфетку, оставляя там подмигивающие мордочки.
Неаполитанское утро до десяти — свежо и резво, после — размерено и томно, как летнее море.
Размятое тренировками тело лениво и тяжело, ветерок приятен, а внимание девушек слегка щекочет эго.
Мягкий, мятный, банановый рай.
Рай в кредит.

Ему не страшно.
Он ещё не принимает того, что за всё выставляется счет.
И от самых больших счетов никто не откупится деньгами.

ГЕРБЕРТ: Замрите! Вы — великолепны.

Остановись, мгновение, ты прекрасно.
Замри на пальцах синевой.
Утреннее солнце шло ему… шло нам обоим непозволительно.
Нечеловечески шло.

ФРАНЦ: Это утренний свет. Он идет всем.

ГЕРБЕРТ: Идите к черту, господин Вертфоллен, с вашей псевдо-скромностью.

ФРАНЦ: Зачем? Он очаруется и станет вам соперником.

Ад — это безразличие.

Конечно, когда человек начинает нести ересь, никто ему за это «конфетку» не даст. Но даже когда человек говорит очень правильные вещи, жизнь не даёт ему «конфеток»!
Потому что это ты жизнь своим словом строишь. Своим словом, своим действием, своей рутиной строишь жизнь.
А жизнь — это не учительница младших классов, которая за хорошие ответики «конфетки» раздаёт.

Жизнь прекрасна. Во многом своей абсурдностью. Тем как раз, когда то, что живо, то, у чего есть сердце, пробивается через всю человеческую тупость и формализм.

Бог не про милосердие, люди,
и вовсе не о справедливости.
Бог — это равновесие,
бог — это игра.
Бог — удовольствие.
Бог — это танец существа легкости невыразимой на грани небытия.
Бог — это то, чему тебе служить должно.
Для службы одной ты создан.
Всё так просто.
И нет смерти, и нет страданий там, где есть счастье чистое принадлежности существу легкости невыразимой,
вечно юному,
вечно огненному
божеству
танца.

Силуэт девочки становился с каждым разом всё прямее.
Она выносила отходы с грацией и достоинством, с которыми даже Фрейя не носила сок своих золотых яблок.
Не одну ночь я думал — что это.
А понял за раз — свобода.
Рамки в её голове падали, как домино.
С каждой рамкой девочка становилась все меньше девочкой, все больше Фрейей.

Я говорю вам, зло не Гитлер, Сталин, Сатана.
Зло — это вы.
Я.
Мы.
Это мы — нацисты,
мы — фашисты,
мы — изверги,
мы, каждый из нас, кто болен страхом.
Кто слеп и глух к искренности богов.
Перед окончательной ликвидацией мой мальчик, мой Вакх каждому давал выбор — перешагни гордыню, прими меня в сердце и живи. Он каждому говорил — вот тебе зрение, вот ответственность, прими ответственность и живи. Как Иисус, что встретил прокаженных и сказал им «излечитесь», и лишь один вернулся и отблагодарил. Лишь один принял. Лишь один излечился. Такие мы, люди.

ЕВРЕЙКА: Я гладила его рубашки.
И я подумал: приятнейший голос.
Негромкий, чуть глуховатый, грудной.
ЕВРЕЙКА: Я повесила его рубашки в шкаф, увидела на одной из них ниточку, потянулась убрать, а шкаф дохнул на меня его запахом. Мне хотелось туда упасть и закрыть двери. Изнутри. Но я просто стала гладить его рубашки, и он вошел. Я отпрыгнула, он прошел к подоконнику, взял нужное досье и вышел. Это всё.
Глаза её следили за лучом света с башни.
Луч бежал к нам.
Я: Хорошо, значит, он не заметил.
ЕВРЕЙКА: Вот это и плохо.

Ваши эмоции — это ваша ответственность. Уже это одно понимание важно. Оно не делает жизнь легче. Вы сразу не вскочите зайчиком-энерджайзером.

Но оно помогает вам обретать контроль над своей жизнью. А не чувствовать себя всполошенной маленькой крыской, которая не знает, куда бежать. Отпустите уже это чувство.

Когда жизнь рушится — это нужно принимать и понимать.
Не такое: «Нет, нет, нет! Не могу поверить!». Потому что вы этим убиваете себя.
А когда вы себе говорите: «Да, да, да, это происходит. Это происходит в реальности. И я уже не верну себе прошлое.»

Вот это «да» — оно очень нужно. Оно освобождает вас. Это больно, но это очень нужно. Сказать: «Да, это происходит. *Выдыхаем* Что я делаю с моей жизнью дальше? Куда я иду с моей жизнью дальше?»

Люди, ваши эмоции — это самое лучшее, что у вас есть, самая лучшая часть вас!

И она многомерна.

Может быть, в том, как вы кастрируете себя вашей ленью, трусостью, невовлечением, вы делаете себя одноклеточными. Но эмоции у вас изначально — не эмоции одноклеточных.