Просто останься дома, —
не навещай знакомых.

Поберегись от вируса
и самоизолируйся.

Гаджеты, гречка, телик, —
не выходи неделю.

Думай не о зарплате, —
пересиди в халате.

Время не для фиесты, —
русский авось не к месту.
… показать весь текст …

Спустя молчание и череду потерь,
пройдя огонь, пройдя святые воды,
спасибо, Господи, что я умею — в дверь,
что различаю выходы и входы,

что боль меня пыталась разобрать,
но я упорнее, я из лихого сплава:
заоблачная наблюдала рать,
меняла ставки и кричала «браво».

Спустя молчание, я снова зазвучу
на новый лад, на новые мотивы,
нет ничего страшней, когда молчу,
спасибо, Господи, что мы не все, но живы.
… показать весь текст …

Синенькая юбочка, ленточка в косе, водит наша Любочка пазик номер семь по маршруту Сормово-Стрелка-Стадион, крестится с усердием под церковный звон.

На панели гаечный ключ, иконостас, и поёт по радио ей Михайлов Стас, мол, Любовь Степановна, «к берегам мечты мы плывём, как облако, только я и ты».

Курит приму-классика, материт коллег, на звонки и жалобы Любе дела нет. Все боятся слово ей поперёк сказать: знают в управлении, кто у Любы зять.

Муж давно преставился и на небесах, сын полгода в армии, в танковых войсках. Из недельных рейсов всех к ней на огонёк дальнобойщик Щёлоков носит сухпаёк. Говорит, что выплатит к осени кредит, что колейка в Турцию сутками стоит, что плохое топливо и шалит стартёр. Любит щи домашние Любин ухажёр.

Вечером Малахова Любочка глядит, за скандалы в студии вся душа болит. Вроде Конституцию будем исправлять, Терешкова ратует сроки обнулять.
•
•
•
Завела будильник свой, только не до сна&hell

это нам поют из пустых подъездов
сквозняки и форточки, и фрамуги,
слышишь музыку, слышишь,
она воскресла,
чтобы мы смогли разбудить друг друга

это старый вальс из глухой парадной,
из столетий, прожитых не с тобою,
у меня билет, он опять обратный,
до луны,
до пристани со звездою

это только ноты, но будут танцы,
медь оркестра, звон, золотые трубы,
… показать весь текст …

но никто не спросит
из года в год
потому порядок

так ли сладок этот запретный плод
может и не сладок

может и на вкус
может и на цвет
на восток и запад

яблоневый мусс
яблоневый свет
яблоневый запах
… показать весь текст …

Речка вышла за грани русла после плена и власти льдов, — так меня накрывает чувство неприятия берегов.
У весны всё предельно просто: завоёвывай и цвети каждым сантиметровым ростом, в каждой трещине на пути.

Я тебе до психоза рада, — прорастай бузиной внутри! Из любимых персон — в нон грата переходят на раз-два-три. Только ты оставайся. Точка. Буду сдержана и тиха. Я молчу тобой в каждой строчке не написанного стиха.
Я хореем тебя не выдам. Вместо текста — сплошной пробел. Только четверостишье с видом на собрания ЖЗЛ.

Не уйди от меня в архивы.
Отпусти свои берега…
Мы упорно и дерзко живы, чтобы вместе взвеснить снега.

Кто устоит там, где дотла выжжено?
Только ветра разносят костры рыжие,
плавится воздух,
дышать не могу — нечем,
эта пустыня отныне нечеловечья.

Эта пустыня недавно цвела нами,
всё занялось да вознеслось огнями,
необитаема, перекати-поле:
больше ни смеха,
ни памяти,
ни боли.

После пройдут дожди,
… показать весь текст …

Что-то сломалось и снежный гудит клапан,
город под зимней тяжёлой лежит лапой,
и незаметно дневная дрожит лампа,
небо рябит, просвечивая синевой.

Кажется, этот город необитаем,
но возвратится саврасовская стая,
мы поменяем одежды и оттаем,
снова оттаем с проклюнувшейся весной.

Снегу, что выпал, куда от земли деться?
Если ты выжил, ищи себе плавсредство,
если не повезёт, то иди вброд.
… показать весь текст …

… но я помню, как ты смеёшься и хмуришь лоб, как бежим на последний сеанс за пустым трамваем. Я кручу наш разбитый калейдоскоп, и видения в памяти оживают.

Вот сидишь за мольбертом, а я учусь, на стене фотография Дели: в пучине пробок у мопеда застыл пожилой индус в шароварах и с башней на голове из кривых коробок.

— Мы поедем сперва в Калькутту, потом в Бомбей… Помнишь запах индийских специй и танец дыма? Я хочу научиться быть светом — в сезон дождей, быть невидимой, невесомой, неуловимой.

— Нарисую Манхэттен, Бруклин, Висячий мост, Золотые Ворота и лампочки Сан-Франциско. Я хочу преломляться, светить насквозь, быть вдали ото всех, оставаясь близкой.
•
Я не помню, который час и который день.
Мне поёт про Америку и прощание «Наутилус». Я ищу в мокром городе свет, находя лишь тень, и надеюсь, что ты смогла,
что ты научилась…

Посмотри, моя вечность, куда завели пути…
Я снимаю свой рыжий нимб и заплатанный свитер. На часах — постоянно тревожное «без пяти», за слепым поворотом растаяла моя свита.

Небо снова открыто — бездонное синее сито, но отсеяться проще, чем через него пройти.

Слышишь, вечность, здесь все говорят: «Свети!», но несут темноту и тяготы, ждут и маются, а под каждым — земля надорванная вращается…
Вечность, если тебе архангелы повстречаются, призови их небесным десантом сюда сойти.

И при случае, я прошу, передай Всевышнему: «Небо пахнет поспевшими тёплыми вишнями»,

и за это одно мне так хочется их спасти.

Земная жизнь, просты наши дела, и постижима истина простая: стоит зима, и тень её — бела, и вопреки велению — светает.

1.
Теперь мы будем играть по другим правилам:
под нами киты, океаны и крошечная Австралия,

и ты стоишь — лёгкая, тоненькая,
в невыносимо-синем,
и волны, и камни у ног твоих кажутся мне святыми…

Портовые забегаловки и таверны:
липкий пол и хамса с лимоном,
я разменял бы на те минуты всю жизнь, наверное,
лишь бы рядом стоять дураком влюблённым.

Когда мы танцевали на волнорезах,
… показать весь текст …

Август, август, милый мальчик, праздник — Яблоневый спас. Солнце радостное скачет по перилам в первый класс.

Август — школьные тетрадки, свист качелей на лету, ветер в поле, кисло-сладкий вкус антоновки во рту.

Время ярких звездопадов: хвост кометы в кулаке. Загадай земную радость на небесном верстаке. Слышишь звон от колесницы?
Млечное гудит шоссе.
Август — золотые спицы в календарном колесе.

Август, август, друг мой юный, любознательный мой друг: солнечные гладит струны, провожает птиц на юг.
За осенним поворотом прогремит листвы оркестр.
Август — выпавшая нота из симфонии небес.

Мы — тонкий луч, серебряная нить,
щепотка соли и немного спеси,
мы ничего практически не весим
и потому нас трудно заземлить.

На карте мира нас не различить:
мы — Лихтенштейн и алая Андорра,
в крови наследие татаров ли, монголов,
из наклонений повелительных глаголов
мы празднуем четыре буквы — ж и т ь!

Мы знаем боль, мы дали ей приют,
вместилище земных противоречий,
ты говоришь, что время нас не лечит,
… показать весь текст …

Упасть и обратиться пылью,
раньше времени выведать, что обещано…

Мастер кинцуги бережно гладит трещины,
тёплыми пальцами бережно гладит трещины
и ощущает своё всесилие.

Можно собрать осколки, покрыть золотом,
тайна искусства — как воссоздать целое,
мастер кинцуги склоняется над расколотым,
с мудрой улыбкой склоняется над расколотым:
жизнь разбивает нас или сильнее делает?

Время рисует узоры на карте прошлого,
… показать весь текст …

•••
Здесь пахнет солнечной землёй и тёплым хлебом, печные трубы-маяки дырявят небо, а по субботам — банный день: полынь да липа, соседский кот, ступень, плетень, вода разлита…
Шумят сады под проливным, как старожилы, и первый яблоневый цвет пружинит жилы. Скрипит забор беззубым ртом на короеда, а в гараже на кирпичах стоит «Победа».
Везде резная хохлома, матрёшки-ложки, старообрядческий удел, дворы, дорожки. Водонапорные столбы в бетонной башне, как добрый знак, как тайный ход, как день вчерашний.
Широкий Керженец несёт куда-то воды…
И Китеж град, и скромный скит, и дух свободы напевно тянут букву О: «Окно, оглобля».
И никого, и никого, тропа Господня…
Замедлив бег у родника, за шаг до лета
смотрю на дым,
смотрю на дом
за бересклетом…

То, что свято, светится в темноте, узнаётся хребтом и дрожью: все, кто были с тобой до меня, — не т. е. Все, кто после случатся, — тоже. Моё слово, отлитое из свинца, над тобой спрягали. Все другие несут торжество конца. Я — глаголом стою в начале.

То, что свято, не разменять на грош, всё равно воскреснет! Если ты другим себя пропоёшь, ты не станешь песней.

Златокупольной головы моей ни пред кем несгибаем остов, вырастаю из малоэтажных людей всем своим колокольным ростом. Потому и вижу на высоте: правдами похожи!

Все, кто были со мной до тебя, — не т. е.
Все, кто после случатся, — тоже.

Жду сентябрь, как ждут запоздавший вылет, как записки пишут по слою пыли, как на низком старте сигнал забыли, — наступай скорей. Наступай на пятки цветному лету, пой Арбенину «кофе и сигареты», мы решаем решкой, куда повернуть планету, — обладатели козырей.

В сентябре деревья рисуют эбру, смена листьев похожа на смену веры, можешь быть любым, но ты будешь первым — поперёк систем.

Я приветствую в каждом борца и бога, обходи моих бесов, засов не трогай. Я одна, но это, поверь мне, много — вдвое больше и выше, чем…

Мы играем в осень напропалую, я ворую вечность, когда целую. Объявили вылет, а я блефую, что в запасе ещё строфа, что в кармане припрятана дама бубен.
Жду сентябрь и бью в барабан и бубен.
Наступай!
Бум-бум-бумаги в игре не будет.
Камень, ножницы — цу-е-фа.

Я пишу тебе письма, моя дорогая Ди, про сезонные скидки и пропасть в моей груди. И в постскриптуме каждого я прошу тебя: «Уходи!»
Уходи, ну, пожалуйста, я здесь пытаюсь выжить.

Надо брать себя в руки, но связаны рукава, я давно бы тебя в архивы упаковал. Ты во мне превращаешься в музыку и в слова, и поэтому нет на Земле никого ни родней, ни ближе.

Я несу твоё имя повсюду, но я устал. Ты не слышишь меня, как бы громко я ни кричал. Ты, наверное, всё забыла, и мой сигнал не находит тебя. Заслоняю…
… показать весь текст …

…а когда я уеду, мой свет, навсегда уеду, нарисуй меня с рюкзаком зелёным и в белых кедах, нарисуй акварелью море, слепой маяк, разглядевший мою улыбку, мой тайный знак.

Я уеду, — ищи под обложкой книги, мне из всех существующих мировых религий ближе та, что начертана на скрижалях, и словарь профессора Розенталя. Буквы мне присягнут на верность. Дерзость? Да, безусловно, дерзость, но нести в себе смыслы и этажи, понимая, куда нас приводит жизнь, — это тоже бесстрашие в высшей мере, привыкание к атмо- и к биосфере.

Всё неважно, забудь!.. Нарисуй мне птицу, я возьму осторожно за край страницы, буду слушать, как машет она крылами, и останусь, останусь с тобой — стихами.