и я схватил весну за ее галстук цветной, и говорю,
вот так вот прямо лицом к лицу, и говорю:
«хватит творить с нами эту свою теплую херню.
прекрати эту кап кап-кап-капель,
прекрати эти кораблики по ручью.
я хочу, чтобы зима победила,
чтобы белое победило,
чтобы снежное восторжествовало,
и ладно» — говорю ей,
«так уж и быть, я — не Василий Теркин*,
и поэтому согласен на ничью».
«но ты», — говорю ей, по-прежнему за галстук ее держа,
«не оставляешь зиме никакого выхода, шанса,
и меня лишаешь азартного куража.
какого это черта здесь все решено?
че, спрашиваю, стало лучше?
оттаяли трупы, целлофановые пакетики
и все это собачье дерьмо».
«чем, спрашиваю, лучше-то стало?
было белым-бело — стало ало.
только отвернись от тебя, и ты тут же всё в яркое измарала!»
херак, и вот она: весна. не ждали, а она настала.
«так что», — кричу, «получи от меня как следует, на!»
и бью по ее наглой физиономии в область правого подснежника.
несколько мгновений стояла тишина…
и тут такое началось, что ни в сказке, как говорится, ни топором.
скажу только, что мы с зимой до последнего стояли на своем.
а потом, применив запрещенный прием
под названием 31-я весна,
она окончательно наступила,
расколола лед на реке лапой небесного слона.
но почему-то стало легко и интересно, знаешь, как после долгого сна,
когда солнце просовывает пятку в носок твоего окна,
разбивает тарелки, кружки, аквариум с рыбками опрокидывает со стола,
и ты так, причмокивая, констатируешь:
это весна, мать ее,
весна…
*литературный герой Твардовского, ему принадлежат строчки: «Так скажу: зачем мне орден?/Я согласен на медаль».