ЗАБЫТАЯ МЕЛОДИЯ
.

…Сперва была музыка. Когда мир рождался в пламени творения, звучала, должно быть, дивная симфония — и ни одному смертному не под силу сыграть ту божественную музыку.
Мир и поныне звучал отголосками той, первой мелодии, сплетающейся с музыкой тех, кто жил в этом мире.

Мелодией звучала каждая душа:
— ясные, незамутнённые души звучали чистой нежной флейтой;
— скрипкой звучали души тех, для кого превыше всего было знание;
— диссонансом обрывалась, едва зазвучав, мелодия слабых, мутных душ;
— те, кому должно совершить многое, хорошее или ужасное, — звучали органом;
— фортепиано, лунной сонатой звучали души мечтателей…

Он удивлялся, как же никто другой не слышит этой музыки.

Наверное, потому он и стал музыкантом — чтобы донести до людей ту музыку, что звучала в мире, и чтобы унять свой собственный огонь, что жёг изнутри и унимался, укрощённый лишь музыкой.
Не известность ему была нужна — он просто не мог не играть, не мог без музыки, как не мог не дышать, — это была его жизнь.

Во сне приходила мелодия, пели под руками струны циня и таилась рядом смутная змеистая тень.
Просыпаясь с чувством потери, от которого больно сжималось сердце, — наяву он не мог вспомнить ту, единственную, мелодию.

Порой отражение в зеркале казалось чуждым, будто отражался кто-то другой, и, заглянув зазеркальному чужому двойнику в глаза, он поспешно отводил взгляд.
Чуждо звучало иногда и собственное имя — разве так его зовут?..
Даже сценический псевдоним кажется ближе.

Мнилось во сне, когда снова приходил призрак мелодии, — ещё чуть-чуть — и он вспомнит что-то очень важное, может быть, даже себя самого, но стоило проснуться — и мелодия ускользала, не даваясь, и он, садясь за рояль, снова и снова повторял один и тот же отрывок, силясь вспомнить остальное. Наяву пальцы знали клавиши, не струны древнего циня…

Сияли отражением странного, неземного неба, золотые глаза, змеистый силуэт свивал кольца у ног в терпеливом ожидании; парил в небе, танцуя мелодию, что играл древний цинь.

Мелодия, которую никто никогда не складывал и не играл, преследовала его всю жизнь…
Не давая покоя, тревожила и бередила душу, сыграть полностью её никогда не удавалось, как и не удавалось вспомнить что-то позабытое и важное, потерянное давным-давно…
Порой он думал в сердцах, что лучше бы и не вспоминать.

Хорошее, светлое остаётся пусть не памятью, но теплом в сердце, а забывают, не желая больше помнить, то, что причинило боль.
Нужна ли такая память, что была, верно, отзвуком прошлой жизни?
Мир милосерден к своим детям, не позволяя помнить, кем они были прежде.
Жаль, что забывают и тех, кто был рядом, ведь можно уже никогда не узнать друг друга вновь.

Сияющие расплавленным золотом глаза…
«Магия похожа на музыку. Кто-то всю жизнь слышит её внутри, а кто-то, как ни старайся, не сыграет и простенькой мелодии…»

Отчего-то ему казалось, что он позабыл кого-то важного для себя… хотя едва ли был общительнее, чем сейчас, не сторонясь людей, но и не стремясь сближаться с ними.
Играя, забывшись, он вскидывал голову, ожидая увидеть кого-то рядом, того, кто понимал, кто всегда любил его музыку, — и снова не видел никого, удивляясь своему невольному разочарованию.
И старался не замечать непроходящей горечи в глазах зеркального не-своего двойника, как и не замечать ластящийся к рукам с детских лет огонь — во время пожара у родителей его одного пламя не тронуло, не обожгло, а будто расступилось…
Иногда казалось, что тот огонь так и поселился где-то в груди, заставляя творить, жить музыкой, не позволяя свернуть с пути.

Выходя на сцену, он споткнулся, ощутив неожиданно остро чей-то взгляд.
Смотрели неотрывно, ожидающе, и взгляд этот чувствовался, как нечто материальное.
Странный взгляд… так смотрят на тех, кого знают, и знают давно.
Но ещё более странным было чувство почти-узнавания…

Будто он повстречал кого-то близкого, кого не ждал уже увидеть.
Нет, громадная взметнувшаяся тень в зрительном зале померещилась, должно быть.

Этого не было в программе, но не дававшаяся столько лет мелодия сама пришла к нему, скользнула и улеглась покорно: играй.

Певцы выбирают единственного слушателя и поют для него, музыканты, не видя зал, играют для себя, но он играл для того, чей взгляд единственно ощущал сейчас на себе.

Вместе с мелодией пришла память, заставив задыхаться от внезапной боли.
Сцепив зубы, удалось не закричать, ослеплённому на миг и оглушённому, чуя лишь чей-то тёплый, тревожный взгляд, и за это ощущение удалось уцепиться — кто-то тревожится не за музыканта, именно за тебя, — не потеряв себя в ворохе воспоминаний.
Руки после едва заметной паузы вслепую вновь легли на клавиши, следуя мелодии, звучащей внутри.
Что бы ни было — музыка должна звучать…

Он не слышал сам себя, а люди потом скажут:
— «Он никогда так прежде не играл».
Музыкант должен держать лицо, и он, не видя смутных лиц, улыбался, принимая цветы и восхищение, а огни рампы расплывались перед глазами.

Но одно лицо он увидел неожиданно ясно, и призрачный мир вокруг вновь обрёл чёткие очертания.
Детей редко берут с собой на подобные концерты — разве им интересны, скажем, сонаты для фортепиано? — но мальчишка лет десяти, подойдя вплотную к сцене, смотрел прямо на него.

В недетских серьёзных глазах отразилось на миг, заставив задохнуться от острого чувства узнавания, золото драконьего взгляда, а тень змеисто свилась за спиной.

— Ты красиво играл.
Сказал ребёнок, протягивая цветок и глядя снизу вверх, а он услышал:
— «Я наконец-то нашёл тебя».
— Это старая мелодия.
Ответил он, зная, что его поймут:
— «Когда-то очень давно я пообещал сыграть её для тебя снова».

«Разве чудо не стоило того, друг Лун? Тебе нужен был лишь толчок, повод, единый порыв души и тела — и я дал его тебе. А человеком не хочешь попробовать обернуться?..

Он не обязан любить своё прошлое и не обязан жить им — пусть и живёт в душе по-прежнему огонь, он уже не тот, что из зеркала, что жил прежде, в позабытые времена, что не умел и не желал смиряться с тем, что казалось несправедливым, не умея простить так легко отказавшихся от младшего бога родичей.

Отправленный в изгнание Небесный принц давно уж перестал быть богом, пойдя дорогами людей.
Вещи непостоянны, и он давно учился принимать, что присутствие близких людей рядом, тёплая дружба, влюблённость — всё однажды проходит, и мир, наверное, прав, заставляя своих детей забывать о прошлых и бедах, и дружбе, и любви — иначе недолго и сойти с ума, осознав, сколь многое уже потерял безвозвратно.

Только это воспоминание стоило всех других, причиняющих боль, — светлая печаль о потерянной навеки дружбе, ради которой пошёл против воли небес, против воли старших — освобождая от оков дикого дракона.

Пути разошлись, человеческая память оказалась неверна, а мир — слишком велик.
Драконы и люди слишком отстоят друг от друга — их мирам не пересечься; разве может дракон — воплотиться человеком?..

…Но если верить — однажды вновь зазвучит позабытая мелодия, и ты повстречаешь на одной из дорог того, кого называл другом много веков назад, когда один был драконом, другой же — богом.
Того, кто ради тебя пришёл к людям, нарушив все мировые законы, и жил среди них, никогда не быв человеком.