-Рыжий! Беги, Рыжий!!!-орал Мишка и нёсся по лужам хлюпающими ботинками. Дождь хлестал по лицу, ледяными струями проникал за шиворот, но Мишка не замечал ни липкой грязи, облепившей его ноги, ни холодных брызг воды. Его несли страх и голод.
Рыжий Ванька явно отставал. Шестилетний пацан, прижав к груди размокшую буханку ржаного хлеба, вытаращив голубые глаза, очень старался, бежал вслед за Мишкой, боясь уронить драгоценную ношу, но полы пальто, длинные, явно не по росту, мешали бежать, ноги путались, и Рыжий только хрипел:
-Мишка, я сейчас! Подожди, Мишка! Я сейчас…
В пятидесяти метрах от них стоял раскрытый фургон, который привозил хлеб в казармы. Двое немцев в серых шинелях с любопытством смотрели, как грузный фельдфебель интендантской службы, разбрызгивая сапогами воду, скакал через лужи за двумя мальчишками.
Оставшиеся у фургона громко хохотали, что-то кричали толстяку, тем самым явно подзадоривая его.
-Рыжий! Беги, Рыжий!!- орал Мишка и улепётывал прочь.
-Мишка, я сейчас… Мишка… я…
Но тут фельдфебель догнал Рыжего Ваньку и ударом приклада в голову свалил мальчика на землю.
Рыжий молча упал лицом в грязь. Хлеб вывалился из его рук, мокрой массой развалился в луже. Вода в луже стала красноватой.
-Russisches Schwein! Auch die Kinder hier die Schweine!- плюнул фельдфебель, повернулся и тяжело, с одышкой побрёл назад, пригнувшись от холодного дождя.
Когда фургон уехал, Мишка подошёл к Рыжему. Мальчик лежал на животе, повернув голову в бок и смотрел куда-то голубыми глазами. Кровь из раздробленного черепа смешалась с дождевой водой и мокрым хлебным мякишем. Очень хотелось есть.
***
На строительстве разбомбленной ткацкой фабрики работали в основном военнопленные. Немцев, одетых в лохмотья, пригоняли сюда рано. Едва занимался рассвет, они, тощие и грязные, таскали кирпичи, расчищая место от развалин старых корпусов, копали траншеи, разгружали щебень. Охраняли их не то, чтобы очень щепетильно. Конвойные приглядывали, конечно, но и так понятно, куда они убегут? Войне капут. Гитлер капут. Давай, вермахт, строй что разрушили. И спасибо скажите, что к стенке не поставили, сволочи фашистские.
Мишка сегодня пировал. Наконец выдали паёк. Хлеб и тушёнку. Жить можно. Учитывая, что мамане вроде полегче стало. Так-то понятно, туберкулёз дело такое. Сегодня лучше, завтра не очень. Одну банку тушенки надо бы на молоко выменять.
Мишка шёл мимо развалин фабрики, срезая путь до Первомайской. Он всегда так ходил.
-Эй!-неожиданно раздалось откуда-то из-за полуразрушенной стены.
Мишка повернулся.
В стенной пробоине стоял немец. Худой, в засаленной шинели, плечи завёрнуты в какой-то бабский платок.
-Эй, киндер… мальшык! Хлеб! Я! Брод! Хлеб кушать! Bitte!
-Чего?-Не понял Мишка
-О, verstehst du nicht? Хлеб! Я хочьу хлеб! Ich bin sehr hungrig und krank Хлеб! Ам-ам! Голёдни!
Мишку накрыло. Немец просил хлеба. Тощий, больной, жалкий немец. Практически живой труп.
Мишка вынул из холщовой сумки буханку. Отломил горбушку.
-На!- протянул немцу- Ты хочешь жрать, да?
Немец заморгал белесыми ресницами, протянул грязные руки к горбушке.
Мишка одёрнул руку назад.
Немец непонимающе посмотрел в лицо парню:
-Warum? Ich verstehe es nicht… Не понимать… Хлеб…
-Хлеб?- тихо спросил Мишка. Перед ним стоял не тощий военнопленный-попрошайка. Он видел толстого фельдфебеля, плюющего под ноги, где смотрит мёртвыми голубыми глазами Рыжий Ванька.
-Я, я, хлеб!- криво улыбнулся жёлтыми зубами немец.
Мишка протянул руку с горбушкой, тот протянул руки навстречу. И когда немец почти уже схватил трясущимися пальцами заветный хлебный кусок, Мишка разжал ладони, и горбушка упала прямо в мутную грязную лужу у его ног.
-Жри, фриц! Жри, свой хлеб!
Немец бросился на землю. Упал, распластался над лужей, узловатыми пальцами стал выковыривать тут же размокший хлеб из воды и есть прямо с грязью и водой, воняющей тухлятиной.
Мишке не мог смотреть на это. Он повернулся и не оглядываясь пошагал прочь. Очень хотелось плакать. И Мишка заплакал. Стыдно Мишке не было