Вера моя - смерть обманутая,
зрачок расширенный,
мурашки по телу,
холодная испарина.
Как ладонью по краю надлома на зеркале,
по осколкам
когда-то - совести.
Сколько раз я на небо рассчитывал.
Всё в последний момент,
что казалось бы
— и рассчитывать больше не на что.
И всегда Ты хранил меня Господи!
Светом полной луны
ночью тропы указывал.
Никогда не бросал, не отчаивал.
Знал я точно, что Ты меня вытащишь,
из житейских, обидных омутов,
из скорбей и безумств немыслимых.
Дерзко верю и ныне такожды.
Ты всегда хранил меня Господи!
Я не знаю причины милости —
может нужен еще в истории,
как один персонаж отрицательный,
чтобы было с кем лучших сравнивать.
Даже так,
пусть хоть факт полезности
оправдает, почему Ты хранил меня Господи!
Слишком много я смысла вкладывал, в ожидании дня грядущего,
в счет текущего жил иллюзией
и терял день за днем по мелочи.
А где пусто, там бродят демоны, за собой зовут, не откажешься.
Слишком сладкий дурман для смертного.
Ночи ждешь,
чтобы в жуткой темени,
рвать на части случайных путников,
упиваться звериной похотью
— кровь с мадерой в борделях смешивать,
жечь до тла и дворцы и хижины,
мир столкнуть, как валун, с края пропасти.
И таким Ты хранил меня Господи!
Я угоден любой.
Это знание
волчьим воем в душе извивается,
валит в церкви на камни коленями,
слепит ликом под старыми сводами. Обращает в ничто, все что нажито,
трудным опытом,
древней мудростью.
Нет у Бога для нас справедливости,
есть у Бога для нас милосердие.
Этим Бог от людей отличается. Странным выбором в пользу грешного.
Первым в рай попадает разбойник
— солнца свет, отраженный Луною.
На которую вою:
Обрати меня в пыль под Престол,
оберни меня в тень от Распятия,
в уголь жги, чтобы ладан кадить.
Лишь бы рядом.
Хоть как.
Все-равно.
Ведь и Ты «все-равно», но хранил,
«ни за что»,
но хранил меня Господи!