часть двадцать шестая
КОНЕЦ. И Я НАДЕЮСЬ ЧТО ЭТО КОНЕЦ.
Книга в роскошном черном переплете из змеиной кожи.
К острову блаженной мечты мы должны были подойти во второй половине дня.
Мои спутники начали сворачивать парус и готовить снасти для причала.
Я стояла обдуваемая легким ветерком. Крики чаек становились все громче, они пикировали на наши рыбные запасы, не останавливаясь даже перед сеткой, натянутой для защиты от таких нахалок. Легкая грусть и ожидание встречи с семьей беспокоили меня всё больше.
Ведь наказание никто не отменял, и нежелание моих родителей оживить давно угаснувшие чувства я пойму и не стану роптать.
Мне надо жить с моим народом, ведь как я ни старалась я нигде не стала своей, даже спутникам я тоже достаточно надоела.
Просто совместная борьба за обретение этого острова очень сблизила нас, порой мы уже понимали друг друга без слов.
Всё четче вырисовывались причудливо изогнутые крыши, заросшие вьющимися розами, виднелись ухоженные палисадники, даже галки с вычищенными клювами строго и невозмутимо поглядывали на блестящие украшения беседок. Всё чисто и благопристойно.
Ворча, Гимли развернул причальный канат и набросил его на торчащие из воды сваи, лоснящиеся от влаги, черным переливающимся лаком.
Несколько прибрежных зевак дружно воззрились на нас — весьма колоритную группу — и запинаясь поинтересовались, какого рожна нам надо.
Эльф выразил свою радость от встречи с необразованными соотечественниками, затем представил нас с перечислением всех титулов и родственников до пятого колена, кратко описал наши приключения и в завершение сразил их всех простой фразой.
— А я ваш аранен.
Что тут началось!
Каждый хотел пожать ему руку, заглядывая в глаза и воспевая дифирамбы его мужеству, все больше эльдаров окружало нашего друга, вежливо отирая нас на периферию.
Оказавшись вне всё нарастающей толпы, Гимли сказал мне:
— Ну его, пошли к твоим родственникам.
И мы зашагали по направлению к городу.
Добрые жители показали небольшой домик, скрытый цветущим виноградом почти до крыши, маленькие окошки с традиционной пеларгонией, заросли мяты и укропа, вышитые коврики с котятами, да, это точно мой дом.
На крыльце руки внезапно перестали меня слушаться, и я сдавленным шепотом попросили Гимли постучаться.
Раздались легкие шаги, на пороге возникла моя любимая мамочка.
Несколько морщинок под бирюзовыми глазами, устало поджатые губы сказали всё без слов.
Я прижалась к такой родной и бесконечно милой маме. Наши слезы слившись в один поток залили порог и медленно перетекли в комнату.
Оттуда донесся недовольный голос отца, божественная музыка этого голоса окончательно привела меня в восторженное настроение, и я, конечно, забыла представить гнома.
Тот, вздохнув, поспешил ретироваться в направлении моря, ворча о нашей излишней сентиментальности.
Когда утихли первые восторги, и речи наполнились смыслом, я узнала, что все братья женились, а сестры уже развелись и снова вышли замуж, так что мои предки остались одни, и лишняя дочь им не помешает.
Отец высказал мысль о подаче прошения на высшее лицо нашей страны, короля Ар-Трандуила, о моей реабилитации за прошествием стольких лет.
А мама пошла еще дальше, сообщив твердое решение, больше никогда со мной не разлучаться. Мне казалось, что я лопну от полноты чувств.
Дни летели незаметно. Окруженная родительской любовью, я старательно изображала примерную дочь.
Довольно улыбаясь, мама по пять раз на дню переплетала меня, вознося благодарственные молитвы за возвращение моим волосам естественного цвета.
Она перешивала мои старые платья, подгоняя их к последней эльфийской моде.
Отец, как и обещал, подал прошение в совет двенадцати и каждый раз, проверяя почту, возмущенно фыркал не найдя оправдательного документа.
Вечерами я убегала на берег моря, где уже застаивался наш корабль. Цепляясь длинными рукавами за прибрежные кусты спешила подбодрить покинутого друга, не оставляя его в одиночестве.
Гном наотрез отказался жить во дворце и ютился на причале.
Сидя с ним на корнях меллорнов, мы пекли лепешки. Я торжественно обещала, что поеду с ним в Морию.
Только ещё немного поживу дома.
— Вы, эльфы, слишком привязаны к своим лесам, и сковырнуть вас отсюда очень сложно.
От скуки Гимли вырезал фигурки животных и раздавал их детям.
В те дни я не могла решить, что для меня важнее, родной дом или вожделенная свобода и, раздваиваясь, сходила с ума.
Конец этому мучительному чувству положила газета. Точнее, её первая страница, на которой крупным шрифтом было напечатано объявление о весеннем бале, внизу как всегда были приписки: форма одежды самая торжественная — белые цветы в руках дам и голубые галстуки на шеях кавалеров, тип прически строгий, без излишеств.
— Что-то странное.
Мама насторожилась.
— Последний раз голубые галстуки надевали на бракосочетание короля. Ты не помнишь милый? Где твой галстук?
И начавшиеся поиски дали мне возможность незаметно ускользнуть.
— Зачем мне этот ошейник. Я же не собираюсь танцевать.
Отец начинал нервничать
— Нам не до танцев.
Но когда дело касалось семьи, мама была тверда как скала.
— Надо вывести Эльфи. Глядишь, и она найдет свое счастье.
— Мое счастье с вами.
Выкрикнула я, спотыкаясь о порог.
— И почему я должна искать что-то ещё.
— Так положено.
Хором ответили родители, не переставая перетряхивать один из многочисленных комодов.
Гимли был в отвратительном настроении. Грозно сопя, он разматывал парус.
— Если ты хочешь увидеть Морию, то собирайся. На рассвете я ухожу.
Рассеяно хлопая густо накрашенными ресницами, я, внезапно ощутив слабость в ногах, села на песок, не заботясь о сминаемом белоснежном платье.
— Вы уходите, завтра? Что произошло?
— Я ухожу один. Эльф остается.
И видя, что я никак не войду в суть дела, он раздраженно добавил.
— Он женится. Сегодня мне сказал. Так ты со мной или присоединишься к набираемой свите будущей принцессы?
Почесав затылок, я прикинула: мама, конечно, выбьет мне место, и потянутся скучнейшие годы —
-утреннее вышивание,
-пение,
-танцы,
-присутствие на длиннющих церемониях, смысл которых уже забыли самые старые мудрецы.
Подобрав, крепко накрахмаленный подол, я вошла в прозрачную воду прибоя, из темнеющей бездны на меня глянула выбеленная лунным светом, с тугими, серебряными косами, строгая повзрослевшая эльфийка.
— Эльфи, где ты, где брызжущая энергия глаз, где смешливый рот, готовый хохотать над любой шуткой, где растрепанный рыжий ирокез. Ты ли это Эльфи?
— Я с тобой, Гимли. Только станцую разок на балу и уйду на рассвете. Если я задержусь ещё немного, то однажды проснувшись, рискую не узнать себя в зеркале.
Пожав ему руку на прощание, я побежала домой, на ходу соображая:
— «Надо взять лук, дневник и немного хлеба. И переодеться — как меня достали эти длинные подолы.»
Не обращая внимания на репьи, что крепко вцепились в верхние юбки, я прошелестев ими по комнатам братьев, выбрала все, что пригодится.
— Эльфи, присядь.
Мама серьезно поглядела на меня.
— Ты что задумала? Изволь быть на балу. Аранен представит всем свою динэт.
Но я уже не слушала, вывалив из плетеной корзины свежевыпеченный хлеб, старательно запихивала его в рюкзак. Отец меланхолично разглаживая галстук ворчал:
— Глупейший обычай, если кому-то приспичило жениться, то почему я должен выглядеть как попугай. Дорогая, отойди от окна, мы все равно скоро все узнаем.
Мама старательно ловила ночные шорохи своими чувствительными ушками — на чьем пороге звякнет колокольчик?
Тишина была удивительная. Похоже, не только в нашем доме старательно прислушивались.
Ближе к полуночи соседская девочка принесла приглашение.
В это время мама усиленно втирала мне в волосы бальзам для придания блеска, поэтому послание прочел отец и, очень удивившись, подал вложенную в конверт записку, предназначенную мне.
Она была запечатана малой королевской печатью, вскрытие оной грозило крупными неприятностями.
— «Возможно это моё прощение, ведь на бал приглашена, значит, так оно и есть,»
Думала я вскрывая послание. Всего одна торопливо написанная фраза:
— Эльфи, возьми на бал колокольчик; надеюсь, ты еще не потеряла его?
— Зачем ему мой колокольчик?
Недоумевая, я протянула записку маме.
Та прочла и весьма изящно упала в обморок. Баночка с бальзамом упала и разлетелась на кусочки, по комнате поплыл терпкий запах зеленых яблок.
Подумав, отец пришел нам на помощь — пара стаканов холодной воды вылитой на бесчувственную мамочку проявили своё действие весьма скоро, слегка отдуваясь, она в который раз пробегала глазами эту строчку.
Наконец, не веря своим глазам, отдала записку отцу.
Тот невозмутимо пожав плечами, сказал, что надо собрать родственников и достать схороненную бутылочку здравура.
Последующий допрос о моих отношениях с принцем велся весьма подробно и с пристрастием. Я выложила все сказанные нами фразы, умолчав о тех эпитетах, которыми я наградила его королевское высочество, когда он продал меня, более мелкие стычки я опустила как и небольшие потасовки за его вечное занудство.
Все наши отношения были разложены и протестированы.
Был предъявлен колокольчик, как вещественное доказательство.
Всю последующую ночь родители совещались со специально приглашенной родней и к утру вынесли мне своё решение:
— Ты примешь предложение, и наш род, соединившись с королевским, возродится к новым свершениям.
Это было произнесено так торжественно, что я не сразу въехала в смысл сказанного, но после третьего повторения по слогам что-то замаячило, и сопоставив факты с требованиями этикета,
Я ПОНЯЛА — ЗАМУЖЕСТВО НЕИЗБЕЖНО.
Тут пришел мой черед падать в обморок, а небольшая истерика придала сил и уверенности в совершенном нежелании перемены статуса.
О чем и было объявлено, также торжественно, всем родичам.
Повисла долгая пауза…
Через час бледная как мифрил мама предположила, что я неудачно пошутила и, натянуто засмеявшись, предложила заняться платьем.
— Какое платье, вы что оглохли, никакого танца не будет, и танцевать я не умею.
— Научим, до бала еще двенадцать часов, успеем.
— Это ошибка, шутка, просто очередное издевательство, он всегда смеялся над мной, у него извращенное чувство юмора, он просто идиот! Безуспешно взывала я, но меня уже никто не слушал.
Кумушки-тетушки перетряхивали мамины сундуки, придирчиво высматривая достойное платье, другие, мысленно просчитывая возможные выгоды, доставали косметический комбайн с несчетным количеством средств макияжа,
третьи разбежались по лавкам — прикупить необходимые мелочи вроде шпилек с сердечками и блеском для глаз.
Мама крутилась как гигантская стрекоза, отдавая сотню приказаний в минуту, половина которых тонула во всеобщем гаме.
Меня окунули в небольшой бассейн, вылив туда предварительно все душистые масла бывшие в нашем доме, высушили, вычесали, наложили несколько масок, смыли и снова наложили. Макияжная основа отлетала как сухая штукатурка, облачка пудры взлетая осыпали всех присутствующих дам, мелькали лица моих сестер, проливались ароматные воды, куда-то пропадала тушь для ресниц — гомон стоящий в доме разбудил бы и мертвого.
В окна начали заглядывать любопытные соседи, но мои родственники, объединенные корпоративной солидарностью, свято хранили тайну этого переполоха.
Испустив легкое облачко из сгоревшей резины, фен погиб от перегрузки.
Разбилось несколько зеркал, что у нас считается к счастью.
Лица тетушек порозовели, но они мужественно терли мои загрубевшие ладони смягчающим кремом,
-ногти в третий раз покрывались оттеночным лаком,
-одиннадцатая прическа, наконец, была ободрена большинством, и впавший в истерику лучший парикмахер города рухнул тут же на рабочем месте.
Наши мужчины, оттащив его на свою половину, отпаивали пивом.
Шел десятый час приготовлений.
Всеобщая лихорадка достигла высшего накала. Шпильки дождем сыпались на пол.
Платье предательски треснуло по шву после жесточайшей шнуровки.
Новые туфельки жали.
Кружева не хотели укладываться в причудливый цветок на затылке, и его немилосердно поливали лаком.
ЗАТЕМ НАСТУПИЛА ТИШИНА.
Все отошли от меня, придирчиво осматривая работу своих коллег, послышался восхищенный шепот, и небольшая критика была воспринята весьма благосклонно, но менять уже никто ничего не хотел.
Мама пригласила всех выпить немного мятного чая с укропом.
А я так и осталась стоять посреди комнаты с растопыренными руками и выпученными глазами.
Скосив взгляд, чтобы неловким движением не разрушить сооружение на голове, я похолодела — ко мне приближался учитель танцев.
Как во сне, сделав несколько туров вальса по комнате, я окончательно выдохлась и, заметив, что отец уже стоит с бичом на пороге, поняла, что спасение близко.
Разряженная мама в сверкающей диадеме из наследства моей десять раз прабабки нежно остановила учителя, напомнив, что пришла решающая минута.
Сестра накинула на мои онемевшие плечи широкую затканную мифрилом накидку и, давая последние наставления, всплакнула.
Вторая сестренка уже забралась на расшитое сидение нашего кабриолета и свысока своего положения пыталась утешить меня на случай неудачи.
Весь путь мне читали правила этикета в три голоса, а иногда и отец добавлял что-то с козел.
Но я была совершенно спокойна и сосредоточенна, это розыгрыш, очередной розыгрыш, только зачем так жестоко шутить с моими родственниками, они не виноваты.
Хорошо, это я не закрепила веревочную лестницу, с которой он навернулся три дня назад, когда высматривал остров…
Да это я добавила мыла в его лекарство от морской болезни…
Да посадила жирное пятно на парадную куртку, когда подстелив её на стол, тайно съела летучую рыбу.
Только я и никто другой, хотя, он решил, что это сделал гном.
Они тогда здорово подрались, а я скакала вокруг них, принимая то одну, то другую сторону, так было весело.
Помирившись, они таинственно шептались, замолкая каждый раз, когда я проходила мимо, зная, что я обладаю тонким несравненным слухом. ВОТ И ОТМЩЕНИЕ.
-
Кстати, я забыла колокольчик!
Лютенель, развернув носовой платок, молча одела мне на мизинец этого звонкого предателя. Кабриолет, мягко подкатившись к парадному входу, остановился, и толпа уже прибывших родственников одновременно выдохнула, они опасались, что в последний момент я выкину такое, что и придумать сложно.
Но все шло как по маслу, и я, как положено по этикету, между отцом и матерью поднялась по лестнице.
Сзади шли мои сестры, а за ними братья. Многочисленная родня повалила за нами.
От аромата дивных белых цветов кружилась голова.
Левая нога ныла при каждом шаге, проплывали в какой-то дымке знакомые, а больше незнакомые лица, слышался приглушенный говор.
Мы заняли положенное нам по родству место, недалеко от трона.
Вот уж не знала, что мы такие родовитые. Точнее, никогда не интересовалась.
Немного подождав припозднившихся гостей, заиграли торжественные арфы, и король почтил наше собрание своей величественностью.
Он здорово сдал, постарел, седые пряди блестели под короной и спускаясь вниз сливались с серебристым плащом.
Все ждали Лега. Он задерживался. Заиграли первый эльфийский общий танец, и большинство отвлеклось.
Как танцевали мои сестры. Загляденье.
Я тоже порывалась войти в общий круг, но отец цепко держал меня за подол, повторяя, что мой танец впереди.
Как летний, утренний туман проходили второй, третий танец, кружились беззаботные юбки и ленты, мелькали развевающиеся косы.
Я уже начала надеяться, что танца с значением не будет, и стала веселей поглядывать вокруг, когда первые аккорды вступления оглушили своей неизбежностью.
Мама снова упала в обморок, отец, выпустив меня, занялся ею.
Я, отвернувшись, пыталась помочь ему
— Обернись, — прошипел отец.
Но аранен, уже взяв меня за руку, резко развернул и повел на середину зала.
Музыка стихла, слышался только звон разбившихся сердец и потрескивание свечей, моя родня победоносно переглянулась, мама пришла в себя, а король схватился за сердце.
— Постарайся не очень часто наступать на ноги. Прошептал принц.
Созвучия отдавались эхом отчаяния и крушением тайных надежд в многочисленных ушах прекрасных эльфиек, мы вальсировали уже второй круг, при этом он успевал в нужных тактах кружить меня, слегка подбрасывал на подъемах, одновременно подсказывая, что делать в следующею минуту.
Мой кружевной цветок, отколовшись от прически и распавшись на несколько лент, на мгновение ослепил его и продолжил своё падение, отлетев к одной из колонн бального зала.
Все кружилось:
-лица,
-стены,
-белые цветы,
-сомлевший король,
-гордые родители,
-несчастные первые красавицы.
Все сплеталось в причудливую спираль, а в середине были мы. На последних звуках танца он легко коснулся моих губ в поцелуе.
ВСЁ. ТОЧКА ПОСТАВЛЕНА. НАЗАД ДОРОГИ НЕТ. Подведя меня к матери, новоявленный даэр приветствовал её, затем поклонился отцу и рысью побежал приводить в чувство своего.