ну же, милая, улыбнись, ты теперь жива,
надо было сразу тебе меня прожевать.
только ты ведь насквозь мной была прожжена,
словно Ева обнажена.
как тебя я измучил, милая, измотал,
словно не сердце внутри тебя, а металл.
просто я до тебя выдохся и устал,
потому и любовь твою освистал.
ты пришла со своим «пожалуйста, не губи»,
до чего же паршиво, наверное, так любить.
я не знаю — в груди у меня пенопласт.
потому и любовь была для меня балласт.
ты была так счастлива, так проста.
я — боялся быть каменным перестать,
знал, что надо бы душу мне распластать,
но не стал.
понимаешь, милая, я хотел оставить тебя в живых,
но нанёс случайно четыреста ножевых.
говорил, а сам как будто тыкал в тебя ножом,
возомнил, что теперь я маленький, но божок,
что тобой поиграю и суну назад в мешок,
я был страшен,
но мне было хорошо.

я ведь, милая, знал, что в итоге сам себя обесточу,
что когда-нибудь ты меня не захочешь,
что осиновый кол для меня заточен,
что такие монстры как я умирают. впрочем
где-то там, в уголке своего нутра
иногда я видел, как мы гуляем с тобой с утра,
как съедаем мороженого два ведра,
как вплетаем в волосы северные ветра,
как сияют нам с неба краски всех ярких гамм,
как на море песок прилипает к твоим рукам.

я хотел бы найтись в тебе, я — игла,
потерялся в твоей любви. огромной, как сена стог.
вот поэтому, милая, ты смогла.

я — не смог.
ничего не смог.