Закрыл бы глаза и плыл по теченью тьмы, в папирусной лодке последней восьмой династьи, но только под веками, в той самой тьме, ненастье — Осирис и Сет выясняют закон игры. А мне, если честно, давно на него плевать: по правилам, без — всё равно не бываю правым. Империи меркнут, стирают моря державы, но принцип их вечен: «карать, подчинять и брать». И вот наблюдаешь, как верят в себя они — все те, кто карает, берёт, подчиняет, судит… Как будто зима не придёт, и тех дней не будет, в которые тело сожмут до предела льды, а дух поплывёт в тишине, по теченью рек, в папирусной лодке последней восьмой династьи /и нет у тебя над поверженным миром власти, и мира-то нет — есть теченье и белый снег/.
Небесного Нила упругая бьётся нить — мотает клубок тот, сидящий на ветхом троне, в надетой людьми проржавевшей, святой короне… Святой оттого, что пронзает шипами кисть того из богов, кто коснуться её посмел, иль лучше вот так: кто назначен был нами богом /как пойманный мальчик отцом, в кабинете строгом, меж нужных ему, но мальчишке скучнейших дел/.
И вот он сидит и сидит, и мотает нить — небесные реки всё уже, всё тоньше время /не падают ниц, не бросают на пашню семя все те, кому нужно всего лишь любить и жить/. Но принцип их вечен: «карать, подчинять и брать», империи меркнут, стирают моря державы — и, кажется мне, что тот мальчик, уже усталый, однажды уйдёт или просто окликнет мать… И мир распадётся, оставленный им теперь, /отец негодует и лодка уходит к илу/ вот солнце уже на ладони его остыло…
Но выдохнул мальчик, и вышел, смеясь, за дверь.
Яна Чернявская