Дрожа и душой холодея,
Увидел старуху во сне я В одежде, как ночь, смоляной,
С улыбкой ужасно кривой
В углах перекошенных губ.
Скрипуч голос был, странно груб,
Причёска — остатки седин,
В волнах бороздящих морщин
Овал затерялся лица,
Крючок-нос сопел без конца,
В глазах мерно жуть полыхала,
Багряным огнём отливала.
Костлявою жёлтой рукою
Она на клюку опиралась,
Нетвёрдо сжимая другою
Осиновый тоненький прут.
В комках грязи обувь скрывалась,
То глины могильной был пуд.
Старуха меня оглядела,
Прищурив с бельмом хитрый глаз,
Затем поманила, присела,
В грудь веткой мне больно впилась.
Таинственный знак начертила,
Зубищами проскрежетала,
Недобрым огнём опалила,
Неистово захохотала.
Зловеще, надменно взглянула,
Закрыла глаза без ресниц,
Один раз ногою взбрыкнула,
Пошамкала, рухнула ниц.
Тряпьём неприметным свалилась, —
Затёртый, дырявый мешок, —
Шипя, пузырясь, растворилась,
Оставив вонючий комок.
Отметки на теле не видно,
Но чувствую, знаю, что есть,
Таится греховно, постыдно,
От старой ждёт страшную весть.
Навеки та ведьмина метка,
Не вырезать, не извести.
Пронзила поганая ветка.
Знак нечисти должен нести.