День протянулся
до закатного порога
и превратился в нить,
затем старанием Бога
был свернут на клубок Земли и пряжа
цвета ночи, разложена
на голом теле пляжа.

потом рукой
телескопической без меры,
используя шаблон
космической фанеры,
гвоздем заржавленным
за миллионы лет,
Создатель начинает
первый свет

впускать через
созвездия точек,
а млечный путь,
как призрачный платочек,
лежит на шее
бесконечной жути
мерцающей отравой
белой ртути,

которая в черед
свой проникает
сквозь оптику
неопытного глаза и вбирает
момент тревоги,
восхищения и страсти;
тогда от бесконечности
мозг крошится на части.
***
Теперь о море.
его избыток бьет о камни,
а те ворчат, ярятся
пеной, приценяясь к карме
воображаемой своей
базальтовой мечты
о старости подальше,
от приливной черты;

пенсионеры так
от мегаполиса страдают,
сыграв все мизансцены дней
внутри, они сбегают
на природы и средних лет
отделанный ландшафт,
где вечерами чай свой
пьют на брудершафт,

с редеющей когортой когда то надоедливых соседей,
и возвращаются поджав хвосты
и гонор оперений,
в пропитанные корвалолом
стены их квартир;
но что-то грустно,
я писал про мир

избыточно пропитанный
свободой, не грустящий,
и более он жив чем мы,
и тем он настоящий,
порезанный ветрами
на полотна, с соленой кровью
волн, и волнорезы их рядят
своей бетонной бровью.
***
пусть в море небо
перевернутая чаша,
и точно известно
в нем прячется наше
последнее слово
и время начала,
когда мать в потугах
от боли кричала.

и небо водою
омыв ее ноги
бросало в пыль камни
на длинной дороге,
ведущей ребенка
к последнему слову,
соль моря, свет неба
беря за основу,

а тот, кто все создал,
с ухмылкой в бородке,
по небу скользил
в протекающей лодке
и день проходящий,
на всех парусах
входил в порт заката,
горя в небесах.

и все мы живем
той судьбой моряка,
который в тумане
не в луч маяка,
а в призрачный блеск
ожиданий влюбился,
и в буре меж морем
и небом разбился.