Словно с ветки, воробушком, слово шальное слетело,
И закралась Обида в ранимую Душу мою.
Я её не гнала от себя, приютила, согрела,
Пожалела, хоть знала, что, может, пригрела змею.
Мне такою невинной, несчастной она показалась.
Я её пестовала, лелеяла, словно дитя.
Заливалась слезами Обида, давила на жалость.
От сочувствий моих только крепла, росла, не шутя.
Зажирела от жизни такой, .разрасталась в размерах,
Аппетит прибавлялся, ей только всё есть бы, да есть.
Вынимала запасы Души, обжираясь без меры,
Закадычных подруг приводила — Коварство и Месть.
Надрывалась Душа, волоча неподъёмную ношу,
Почернела и высохла, сил набирая едва.
А Обида наела тем временем сальную рожу,
И, вконец обнаглев, всё дерзила, качала права.
Всё сильней и сильней от обжорства её распирало.
Задыхалась Душа, загибалась, трещала по швам.
Угождать всем капризам и прихотям, видно, устала,
И, однажды, не выдержав, лопнула напополам.
Разорвалась Обида на тысячи мелких осколков,
И, упав, растворились они под дождём моих слёз.
Сколько с ними ушло пересудов, вранья, кривотолков,
Наговоров и сплетен, что я принимала всерьёз.
Очень долго и трудно я рваную Душу латала,
Я добром и терпеньем сшивала её, как иглой.
И на память себе навсегда узелок завязала —
Гнать любую Обиду в три шеи поганой метлой.