Дождь бил в стекла мастерской «Старых Переплетов» как рассерженный призрак. Внутри пахло пылью, кожей и чем-то неуловимо горьким — запахом утраченных смыслов. Именно там, под грудой потрепанных фолиантов, Эмили нашла ее. Книга без названия, переплет — потускневшее серебро, холодное на ощупь, как чешуя забытого дракона.

«Что за диковина, Лео?» — спросила она, протягивая находку хозяину лавки, человеку с глазами цвета старого пергамента.

Лео вздрогнул, едва коснувшись обложки. Его пальцы, привыкшие к шершавости веков, дрогнули. «Ага. Она. Не думал, что кто-то… вытащит ее снова. 'Лексикон Забвения', — пробормотал он, словно имя было ядовито. — Читай страницу — и слово стирается. Навсегда. Из книги. Из… памяти.»

«Из памяти?» Эмили рассмеялась, но смех застрял в горле. Лео не шутил. В его взгляде читалась старая, глубокая трещина страха. «Бред сумасшедшего переплетчика.»

«Проверь,» — тихо сказал он, отстраняясь, будто книга излучала холод. — «Но выбери слово. Неважное. Какое-нибудь… 'впрочем'.»

Эмили открыла книгу. Страницы были испещрены плотным, угловатым шрифтом, чернила — густые, почти синие. Она нашла неприметное «впрочем» на третьей странице. Прочла его вслух, ощутив странный металлический привкус на языке.

И случилось это.

Чернила под словом «впрочем» вздыбились, словно крошечная черная волна, а затем… схлопнулись. Исчезли. Оставив идеально чистый пергамент. Эмили моргнула. Что она только что читала? Предложение текло плавно, но… в нем зияла дыра. Непонятная пустота, где должно было быть какое-то слово. Слово, которое она точно знала секунду назад. Имя? Глагол? Союз? Оно ускользнуло, как сон на рассвете. Осталось лишь смутное чувство потери, легкая тошнота.

«Боги…», — прошептала она, пальцы впились в холодный переплет.

«Видишь?» — голос Лео был сухим шелестом. — «Оно не просто стирается. Оно… извлекается. Выкорчевывается. Книга голодна. И чем значимее слово… тем глубже рана.»

Эмили не могла оторваться. Пустота манила. Она нашла «сумерки». Прочла. Чернила взвились спиралью и испарились. В памяти вспыхнул образ — багрянец за окном, тени, удлиняющиеся… и погас. Само понятие сумерек стало расплывчатым, туманным. Остался лишь «период между днем и ночью» — сухая оболочка без души.

«Остановись, дура!» — рявкнул Лео, хватая ее за запястье. Его прикосновение было ледяным. «Один парень… лет двадцать назад… нашел слово 'любовь'. Прочел. Исчезло. И он… он забыл. Что это такое. Совсем. Ходит как пустой, улыбается на солнце, но глаза… в глазах — вечная зима. Книга берет не только буквы. Она берет суть.»

Эмили вырвалась. Сердце колотилось о ребра. Книга лежала между ними, как живая ловушка. Она открылась на середине. Там, среди еще целого текста, было имя — «Алиса». Ее сестра. Умершая десять лет назад. Единственное яркое пятно в памяти о детстве. Эмили почувствовала неодолимый зуд в кончиках пальцев. Прочесть имя… и освободиться от боли? Стереть остроту потери? Но что останется? Пустота? Как у того парня?

«Она искушает,» — Эмили задыхалась. — «Предлагает забыть боль… ценой самой памяти. Ценой… ее.»

«Все забытое где-то хранится,» — Лео смотрел не на нее, а в темный угол, где висели старые ремни. — «Может, в этих пустых местах? Может, книга — не пожиратель, а… сосуд? Тюрьма для слов-призраков? Кто знает. Но цена входа… непомерна.»

Эмили схватила книгу. Холод обжег ладони. Она бросила взгляд на имя «Алиса». Буквы казались темнее других, почти влажными. Стоило ли? Стереть последнюю острую нить, связывающую с живой сестрой, а не с тенью? Заменить боль… на вечное, бездонное «что-то утрачено»?

Дождь завыл сильнее. Лео зажег керосиновую лампу. Желтый свет дрогнул, выхватив из полумрака лицо Эмили — искаженное борьбой, и серебряный переплет в ее руках, мерцающий, как чешуя проснувшегося змея. Книга ждала. Молча. Голодно. Готовая принять в свои чистые, безмолвные глубины еще одно слово. Еще одну частичку мира. Еще одну частичку души.

Палец Эмили дрогнул над пергаментом, над буквами, составлявшими имя ее мертвой сестры. Зачеркнуть прошлое? Или носить его, как незаживающий шрам? Книга не отвечала. Она лишь излучала тихий, неумолимый холод Забвения. Выбор, как и само слово «Алиса», висел в воздухе — хрупкий, невыносимый, обреченный. Навсегда или на миг — решать было ей. Пока страница не стала чистой.