Лин Фэн: Глаз Истока и Гром Пробуждения

Лин Фэн замер, как изваяние, перед тремя висящими в пустоте символами. Каждый пульсировал собственной, неумолимой угрозой, их свет бросал нервные тени на его лицо. Выбор висел в воздухе тяжелее свинцового неба перед бурей, острее бритвы, занесенной над собственной душой. Укрепить Якорь — обрести мощь океана, но стать живым громоотводом для тысяч воль, рискуя сгореть дотла в пламени чужой боли и отчаяния? Восстановить Слезу — вырвать лоскут живой, трепещущей памяти из полотна чьей-то судьбы, заплатив вечным пробелом в чужом прошлом за свой инструмент против Забвения? Найти другие Сердца — зажечь на своей спине костер, видимый во всех безднах Пустоты, маяк для всех хищников, жаждущих Силы? Над ними, как зияющая рана в самой ткани бытия, росла Трещина. Сквозь нее давил ледяной, бездушный осколок иного космоса — глаз Палача. Его безмолвный взгляд обволакивал душу инеем, сжимал сердце в кулаке из абсолютного нуля, тяжелее панциря самой Пустоты. Холод проникал в кости, вымораживая волю.
 — Глаз Истока! — выдохнула Чжиру, ее пальцы впились в осколок браслета до крови, будто этот крошечный осколок реальности был последним якорем. Глаза ее, широкие от ужаса, метались между символами и трещиной. — Если мы найдем другие Сердца… может, они дадут силу без этих… этих клыков, впивающихся в самое нутро! Без таких жертв!
 — Слеза Феникса! — Голос Синьюэ прорубил ледяной воздух, как тесак. Она сжала мертвый кристалл так, что тонкие, зловещие трещинки побежали по ее ладони, похрустывая. — Я отдам свою память… все, что было после горной обители… детские песни матери под цветущей сакурой… запах персикового сада на закате… первый урок меча… если надо. Чтобы у тебя был не просто инструмент, Лин Фэн, а скальпель для самой сути Забвения! Оружие против Тьмы!

Он колебался. Кровь гудела в висках, смешиваясь с нарастающим гулом Трещины, как адская симфония. Сердце рвалось к Синьюэ — не позволить ей стать пустым сосудом, лишенным красок и тепла своей собственной жизни, превратиться в тень ради его борьбы. Разум шептал о мареве хищных теней, что слетится на маяк его души, если он выберет Сердца, о стае голодных псов Пустоты. А Трещина… Она дышала ледяным смрадом небытия, обещая вот-вот разверзнуться в пасть, готовую поглотить их всех.

Удар из Глубин Прошлого.

Внезапно пространство внутри Черного Клена не треснуло — оно ВЗОРВАЛОСЬ ИЗНУТРИ! Но не от удара Палача! С другой стороны, из глубин забытых времен, из самого сердца заточенной ярости! Не трещина — зверский, рваный разрыв, как рана, нанесенная когтями титана. Золото-багровый свет, знакомый до костной дрожи, до боли в старых шрамах души, до слез, которые он давно забыл, прорезал звездную ткань реальности. Не мягкое сияние ци, не мерцание духовной энергии. Это был свет чистой, неукротимой, ДРЕВНЕЙ ВОЛИ. Исполинской, тяжелой, как скованные веригами горы, гулкой, как набат в пустоте, пронизанной яростью вулкана, готового извергнуться, и… бездонной, иссушающей печалью пустыни после бури.

Из разрыва, расшвыривая клочья искаженного пространства, как паутину, шагнула фигура. Высокая, прямая, как древко боевого знамени, не согнувшееся под ураганом веков. Одежда — позорные лохмотья некогда роскошных одеяний из темного, как ночное море в шторм, синего шелка, расшитого серебряными нитями драконов, ныне порванных и почерневших. Лицо, похожее на старую карту сражений, изрезанную шрамами времени и боли, избороздили глубокие морщины, но глаза… Глаза! Они горели, как раскаленные добела угли в пепелище миров, точно так же, как у Лин Фэна в миги предельной концентрации. Тот же неистовый огонь духа, та же несгибаемая сталь воли. Его седые, густые, как зимняя тайга, волосы были заплетены в сложную, воинскую косу, перехваченную сломанным нефритовым зажимом в форме дракона — одна половина отсутствовала, словно отрублена в бою. В руке — не оружие, а простой, до лоска отполированный руками посох из черного дерева, гладкий от бесчисленных прикосновений и тяжести лет. Но от него исходила аура абсолютной, нечеловеческой Незыблемости. Казалось, сама ткань реальности под ним замирала, а воздух вокруг кристаллизовался от невыразимого давления его воли. Камни платформы глухо застонали под его весом.

Лин Дун. «Зимний Гром». Имя ударило в Лин Фэна, как кузнечный молот по наковальне сознания, высекая искры забытых чувств. Вспышки ощущений: терпкий, дымный запах дедовой трубки и пыльных, манящих свитков с древними знаками; низкий, грудной смех, сотрясавший его, маленького, сидящего на коленях старика; ощущение нерушимой, каменной защищенности в объятиях этих сильных, покрытых шрамами рук; вкус теплого, сладковатого чая после долгого дня… Дед. Живой. Здесь. Не призрак, не воспоминание — ПЛОТЬ и ВОЛЯ.
 — ТКАЧ! — Голос Лин Дуна прогремел, как обвал в горах, сотрясая платформу до основания, заставляя камни прыгать, как горошины. Он даже не скосил взгляда на внука, его пылающие очи, полные вековой ярости и горечи, буравили мерцающую фигуру Ткача Судьбы. — Ты прятал Сердце Мира, прятал в тенях между мирами, за семью печатями иллюзий! Но не смог спрятать эхо его биения, зов его первозданной Силы от того, кто помнит истинную, кровавую цену Первопамяти! Цену, заплаченную кровью его рода! Я пришел за долгом! За десятилетия в каменном чреве! За преданную кровь! За украденное будущее!

Ткач Судьбы, его мерцающая форма содрогнулась, на миг кристаллизовавшись в образ седобородого старца с лицом, высеченным из лунного света и космической пыли. В его галактических глазах, где рождались и умирали туманности, мелькнуло… не удивление, а тяжкое, древнее признание, словно он увидел неизбежное.
 — Лин Дун… — прошелестел его голос, как шелест падающих звезд в бездне. — Ты выжил. Целый век в Ловушке Белого Лотоса… в камере, вытканной из света, высасывающей душу… не сломил твою Волю. Ты выковал ее в меч, отточил в тишине отчаяния. Но ты опоздал. Колесо судьбы уже повернуто. Песочные часы опрокинуты. Игра началась без тебя. И твой внук… — мерцающая рука из звездной пыли и теней указала на Лин Фэна, — уже сделал свой первый, роковой ход. Ход, что пахнет пеплом сожженных мостов и кровью грядущих битв.

Откровение у Звездного Трона.

Лин Дун медленно, словно преодолевая невидимые оковы веков и боли, повернулся. Его взгляд — тяжелый, как упавшая скала, несущая смерть, — упал на Лин Фэна. В глазах старика бушевал целый адский ураган: невыносимая боль потери, ярость тигра, загнанного в угол и сорвавшегося с цепи, безмерная гордость воина, видящего продолжение своего духа, и… бездонная, космическая тоска, как у звезды, навсегда потерявшей свою планету. Он шагнул к внуку, игнорируя ледяной скрежет, лютый холод и треск расширяющейся раны реальности от Палача, как утес игнорирует брызги шторма. — Мальчик… — его голос дрогнул, грубый, непривычный к нежности, словно ржавые ворота, открываемые после долгих лет забвения. — Ты… вырос. Слепой щенок, пищавший в углу проклятой секты, брошенный всеми… и вот, стоишь у Сердца Мира. С Якорем древней Владычицы, горящим в твоей груди, как второе, бунтующее солнце, и с Пустотой, воющей на твоем хвосте голодным шакалом, чуящим ее кровь. — Он резко, как удар кнута, обернулся к Ткачу, его посох глухо ударил о камень. — Глаз Истока! Активируй! Сию же секунду! Пока у нас есть миг между ударами судьбы!
 — Почему? — вырвалось у Лин Фэна, его ум отчаянно цеплялся за обломки рушащейся реальности, отказываясь верить. Дед? Живой? Такой… могущественный? Исполин Воли? Почему бросил? Почему оставил его одного, слабого, слепого щенка, в этом аду предательства и Пустоты?!

Лин Дун молниеносно, с силой горного потока, схватил его за плечо. Прикосновение обожгло, как раскаленное железо, пронзило током родственной мощи! По руке Лин Фэна, по самым нервам, по костям, прокатилась не волна — ЦУНАМИ чужой, но кровно родной Памяти, вырвавшейся из глубин заточения:

Яркий, душный зал Совета Старейшин секты Белого Лотоса. Позолота, слепящая глаза, густой, сладковато-приторный запах ладана, густое марево лицемерия. Их лица — маски спокойствия и мудрости, под которыми копошился страх червей, боящихся света. «Лин Дун! Твои безумные изыскания о Якорях Забвения… они разорвут Небесную Завесу! Привлекут не гнев — а ВНИМАНИЕ ТЕХ, КТО СПИТ В БЕЗДНАХ! Ты ведешь не секту, а весь хрупкий мир к гибели!»

Темница. Не каменная, а сотканная из чистого, подавляющего, БЕЛОГО СВЕТА Лотоса. Он высасывал силу, как вампир, глушил волю, как свинцовый саван, давил разум немотой. Годы. Десятилетия. Одиночество. Тишина, громче любого крика, тяжелее камня. Но не слом. Никогда. Воля стала его плотью, его костями, его дыханием. Щитом от безумия. Молотом, кующим решимость в тигле отчаяния.

Тайное послание. Переданное сквозь тончайшую щель в заточении, ценою жизни последнего верного слуги, чье имя стерлось, но преданность — нет. «Сын… твой Ли Жуй… невеста… Ци Лан… бегут… с младенцем на руках… Владычица вздрогнула во сне… ее Стражи почуяли отзвук Силы… преследуют… Секта предала! Отдала их след… Ради мнимого спокойствия, ради убогой безопасности рабов! Спаси ребенка… **Лин Фэн… Его имя… Лин Фэн… Кровь твоей крови…»

Прорыв. Ярость. Слепая, всесокрушающая, как удар метеора. Воля, выкованная в аду заточения, закаленная в абсолютной тишине, рвет путы Белого Лотоса. Не ци — саму ткань заклятия, закон причинности, удерживающий его! Но… Поздно. Слишком поздно. Только черное, холодное пепелище, пахнущее горелой плотью и отчаянием, на месте тайного убежища сына. И след… слабый, как дыхание мотылька на ветру, след младенца, отданного на попечение жадному, трусливому крысе дальнему родственнику секты — лишь бы спрятать, лишь бы выжил, хоть в нищете и презрении. След, затерявшийся в бурной реке лет, в тумане равнодушия и страха. До… до ОГНЕННОЙ ВСПЫШКИ Якоря Двух Сердец, эха, прокатившегося по всем слоям реальности. До эха его собственной крови, зовущего сквозь миры и время, как набат, как крик ястреба!
 — Почему оставили? — Лин Дун заскрежетал зубами так, что искры посыпались на камни, его глаза налились кровью ярости и неутоленной скорби. — ПРЕДАЛИ! Секта Белого Лотоса ужаснулась глубине моих знаний. Струсила перед Истиной! Испугалась, что я найду способ не просто латать дыры в Завесе, а отрубить щупальца самой Пустоте у самого ее корня! Они продали, как скот на убой, моего сына и твою мать в клыки Стражей, чтобы купить жалкую отсрочку, грошовое спокойствие для своей гнилой иерархии! А тебя… тебя выбросили, как мусор, в сточную канаву мира, в надежде, что Владычица проглядит, не заметит кроху без явной, пробудившейся Сильной Крови. ОШИБЛИСЬ, ТВАРИ! — Он ткнул концом посоха в грудь Лин Фэна, туда, где под кожей пульсировал Якорь, жаркий и живой, как второе сердце. — Ее кровь… кровь Песчаных Царей, древних как само время, владык воли и песков… она в тебе. Она — не маяк. Сирена в ночи! Зовущая и гибельная, манящая хищников. И теперь я здесь, чтобы сломать их проклятую игру. Чтобы исправить то, что не смог… не успел тогда. Чтобы сжечь их ложь дотла.

Выбор и Воссоединение Воль.

Ткач Судьбы величаво, как судия миров, поднял мерцающую руку. Как бы нехотя, под гнетом неотвратимости, символ Глаза Истока вспыхнул ослепительно, затмив на миг другие, как маленькое солнце. Звездная пыль вокруг него закружилась быстрее.
 — Выбор сделан цепью Крови и горькой Памятью, сплетенной в неразрывный узел судьбы. Глаз Истока пробудится и укажет путь. Но знайте: маяк возгорелся в сердце мироздания. И Палач… он уже переступил порог. Его тень легла на этот мир.

Ледяная трещина с чудовищным, рвущим барабанные перепонки ГРОХОТОМ, подобным треску ломающихся небес, разверзлась до небес! Не глаз — целая ручища Стража-Палача, огромная, как гора, сплетенная из чернейшего, мертвого льда и самой сути Пустоты, холодной и ненасытной, прорвала защиту Черного Клена! Когти, длиной в копья, из инея вечной смерти, оставляющие за собой шлейф кристаллизующегося воздуха, целялись в платформу, готовясь смять ее в ледяную пыль, стереть с лица реальности!

Лин Дун шагнул вперед. Не навстречу гибели. К Лин Фэну. Его посох черного дерева глухо, с ощущением невероятной тяжести, уперся в камень, впиваясь, как корень векового дуба в скалу.
 — Мальчик! — его голос грохотал, как предгрозовой набат, перекрывая вселенский скрежет рушащейся реальности, как голос самой Земли. — Ты научился петь свою Песню? Нашел свою Ноту в симфонии Сущего? Научился выплавлять Суть в кузнице души, ковать ее в клинок? Так покажи! Не в одиночку! ВМЕСТЕ! Наша кровь — единый, яростный поток! Наша Воля — единый, несокрушимый клинок! Наша Незыблемость — единая, нерушимая гора! Дай мне свою руку! СЕЙЧАС! Пока есть что защищать!

Лин Фэн, оглушенный откровениями, сдавленный гнетом Палача, сжатый тисками невыносимого выбора, увидел не старика. Он увидел скалу. Скалу, которую не сломили ни предательство, ни заточение, ни время. Скалу его собственной души, но выкованную в горниле веков страданий и несгибаемости. Его страх, его сомнения вспыхнули и сгорели в одно мгновение, превратившись в чистую, белую ярость — холодную и режущую, как лезвие. Ярость за родителей, преданных и растоптанных. За украденное детство, полное тьмы и одиночества. За всех, кого поглотила бездушная хватка Пустоты, чьи имена стерты.

Он впился пальцами, как когтями, в протянутую руку Лин Дуна. Не руку старика. Руку Грома, сокрушающего горы. Руку Горы, выдержавшей века бурь.

В этот миг их Воли не слились — они СПЛАВИЛИСЬ В ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ! Не как у Источника с Синьюэ — в гармоничном танце Любви и Доверия. Это было яростное слияние Гнева и Несокрушимой Решимости, Родовой Мести и Непоколебимой Стойкости. Багрово-золотой свет Лин Фэна, дикий, необузданный, как степной пожар, и ослепительно-белый, кристально-чистый, холодный как горный лед свет Воли Лин Дуна, сплелись в смертоносный вихрь, в копье из чистой энергии духа. Не для защиты. Для УДАРА СОКРУШЕНИЯ. ОТСЕКАЮЩЕГО КОРНИ ЗЛА.

Лин Фэн вскинул свободную руку — не для «Удара Вечной Песни». Для истинного удара, рожденного в этом плавильном котле родственных душ. Для «ГРОМА ПРОБУЖДЕНИЯ РОДА». Он не пел. Он ВЫПЛЮНУЛ, ВЫКРИКНУЛ В БЕЗМОЛВИЕ ВСЕЛЕННОЙ сплав их Сути — Память о предательстве, жгучую, как кислота! Ярость за потерянных, кипящую, как расплавленный металл! Незыблемость, выкованную в личных безднах отчаяния, твердую, как алмаз!

Золото-белый луч, толстый, как ствол древнего древа жизни, пронизанный молниями чистой, неистовой Воли и искрами родовой ярости, ударил не в руку Палача, а в саму ОСНОВУ Трещины, в точку, где Пустота цеплялась за реальность. Он не разрушал. Он ШИЛ. СТЯГИВАЛ РАЗОРВАННУЮ ПЛОТЬ МИРА. Иглами из света их родственной Незыблемости, нитями из стали их общей, кипящей воли! Ткань Пограничья застонала, затрепетала, как живая, сопротивляясь и подчиняясь. Ледяная рука Палача, отсеченная от черного сердца Пустоты, лишенная подпитки, рассыпалась на миллиарды черных, шипящих, как яд, осколков, которые мгновенно поглотила, зарубцевавшаяся с тихим стоном реальность. Раздался ледяной, бесконечно далекий и бесконечно близкий вопль ярости, боли и… изумления из-за пределов Черного Клена — и стих, заглушенный восстановленной твердью мироздания. Врата Пустоты на время захлопнулись с глухим, окончательным ударом.

Лин Фэн рухнул на колени, как подкошенный дуб, каждое дыхание — огонь в легких, каждое биение сердца — гулкий, тяжелый удар молота по наковальне, отдающийся во всем теле. Он дрожал, обессиленный. Лин Дун стоял, тяжело, как гора после обвала, опираясь на посох, его дыхание было хриплым, как работа кузнечных мехов, но глаза горели холодным триумфом тлеющих углей после опустошительного пожара. Он посмотрел на внука, и в этом взгляде была вся немыслимая тяжесть прожитых веков, груз вины и внезапная, хрупкая теплота родства, пробившаяся сквозь лед.
 — Вот… теперь мы в расчете, мальчик, — хрипло, но с непривычной, грубоватой мягкостью сказал он. — Я не спас твоих родителей тогда, в час тьмы. Но я спас тебя сегодня, в час испытания. А ты… ты дал мне шанс не просто спасти мир от Тьмы, а отомстить тем, кто посеял ее в наших душах. Теперь внимай, всеми фибрами души. То, что знаю я о Якорях и Первопамяти… это не просто знания. Это яд для лжи, противоядие от Забвения, и карта минного поля, именуемого Истиной. Это снесет крышу со всего, что ты думал о своей силе, о своем месте в этом мире. И о врагах. Секта Белого Лотоса — лишь шелуха, обертка, личина. Истинные кукловоды Пустоты… они здесь. Они в тени тронов, в шепоте тайных советов, в самой структуре нашего мира, как черви в яблоке. И у них тоже есть свои «Сердца». Пора выйти из тени. Пора не обороняться. Пора идти в наступление. В самое логово змеи.

Над платформой, где ныло и пульсировало активированное сияние символа Глаза Истока, возник мерцающий компас. Он был сделан не из света, а из сгустков живых теней и мерцающей звездной пыли. Он указывал не в безликое место. Он указывал в самое сердце континента, к сияющим, как зубья ледяного дракона под луной, неприступным вершинам Священных Гор… Туда, где среди позолоченных пагод и лицемерных мантр, среди тех, кто предал Лин Дуна и обрек его родителей на гибель, должен был таиться следующий Осколок Сердца Первопамяти. Путь на вершину боевых искусств вел не просто к силе. Он вел к разоблачению вековой лжи, к погружению в самую гнилую сердцевину мира, к войне с теми, кто прячется за масками праведников. И теперь у Лин Фэна был не просто союзник. У него был ГРОМ, только что разорвавший хребет Пустоте, Гром, чья ярость клокотала веками и жаждал обрушить всю свою неистовую мощь на тех, кто посмел растоптать его род.