Неделя перед Турниром Белого Лотоса пролетела в вихре леденящего страха, жгучей боли и гнетущих тайн. Камень с тремя трещинами, оставленный старейшиной-архивариусом (Лин Фэн узнал его имя — Цзинь Бо, «Старик Цзинь»), стал ледяным ключом к молчаливому сговору. Их встречи были краткими, как вспышки молнии в кромешной тьме, и происходили в заброшенных склепах архивов, где вековая пыль хрустела на зубах, или на рассвете у задних ворот, когда туман стелился по земле, словно дымка забытых душ.

Цзинь Бо не был щедр на слова. Его помощь была практичной, жестокой и жизненно необходимой, каждая фраза — отточенным лезвием:

• Карты Подземелий: Он сунул Лин Фэну потрепанный свиток, пахнущий плесенью и сыростью камня. «Твой новый зал, мальчик,» — прошипел старик, и его мутные глаза сверкнули в полутьме. «Там никто не услышит, как трещат твои кости. И не почует… иное.» Планы катакомб под сектой были лабиринтом забытых времен, туннелей, уходящих в черноту, пещер, где время застыло, как сталактит.

• Предупреждение о Чэнь Ли: «Наследник змеится,» — голос Цзинь Бо стал суше пепла. «Его шпионы — паутина на виду. Глубже копает дядя, Чэнь Хай. Тот чует кровь, как стервятник падаль. Будь тенью. Или стань скалой — той, что не сдвинуть даже горным обвалом.»

• Тайна Свитка: Однажды, глядя на футляр в руках Лин Фэна, старик прошептал, и его голос превратился в шип скорпиона, вонзающегося в мозг: «Забытый Путь… Сердце Горы… Знаешь, почему его отвергли, вычеркнули из анналов? Он не для небом избранных принцев. Он для тех, кто готов украсть силу у спящей земли, вырвать ее у глухого неба, выпить до дна у древних драконов подземных рек. Он — голодный путь. Он сожрет твою душу, как песок сожрет воду, если слаб духом.» Мутные глаза сверкнули осколком черного льда. «Но если выживешь… станешь грозой для всех этих цветущих лотосов. Грозой, что сметет их корни.»

• Турнир: «Они выставят тебя шутом. Чэнь Ли постарается, щенок. Не рвись в бой, как ослепленный бык. Слушай. Сердце Горы слышит не только биение земли. Оно слышит страх, дрожащий в ударе врага, ложь, вибрирующую в потоке его ци, слабость, зияющую в его стойке, как трещина в скале. Используй это. Выживи. И жди… знака.»

«Знака?» — выдохнул Лин Фэн, ледяное предчувствие сжало горло.
Старик лишь коснулся камня с тремя трещинами у себя на груди, будто прикасаясь к незаживающей ране. «Когда придет время. И оно близко.»

Подземелья стали адским чистилищем Лин Фэна. Сырость въедалась в кости не влагой, а ледяной слизью веков, пропитанной запахом гниющего камня и прахом забытых павших. Тьма была не отсутствием света, а живой, осязаемой субстанцией, черной шерстью спящего демона, обволакивающей и душащей. Каждый вдох приносил пыль, горькую на языке, несущую в себе шепот эпох — не пересуды, а проклятия, стенания и обрывки древних заклинаний, вплетенные в сам воздух. Скрип камня под ногами звучал как скрежет челюстей подземного чудовища, падающие капли отбивали такт похоронного марша. Здесь, в гробовой тиши, нарушаемой лишь шелестом собственной крови в ушах, он отдался Забытому Пути с фанатичной яростью обреченного. Он не бил кулаками в стены — он бросался на них, как на врагов, подставляя плечи, спину, ребра. Каждый удар был взрывом белого огня внутри кости, звоном колокола смерти в черепе, за которым следовала волна леденящего онемения, а затем — мучительное прорастание новой, плотной ткани, пропитанной каменной пылью и его собственной, неусвоенной агонией («Ломай, чтобы укрепить! Кость, не знавшая боли — стекло!»). Он медитировал не в тишине, а под ледяными бичами подземных ручьев. Вода била кнутами, вырывая клочья кожи, а его ци — уже не ручеек, а кипящая, бурая магма, насыщенная осколками скал и клокочущей яростью — пробивалось сквозь окоченение мышц не изящным потоком, а как лава, прожигая каналы, плавя лед изнутри, заставляя тело вопить на клеточном уровне («Гори, чтобы очиститься! Огонь выжигает слабость!»). Его руки стали реликвиями боли: кожа, покрытая коркой запекшейся крови и грязи, под которой пульсировали жилы, похожие на стальные тросы, а кости отзывались глухим звоном при ударе, как колокола, отлитые в горниле ада. Его дикое ци бушевало не как шторм, а как извержение — хаотичное, разрушительное, вырывающееся из глубин с ревом подземного дракона, не признающего законов неба или земли. Он достиг Четвертой, а затем и Пятой ступени Очищения Меридианов не изящным накоплением, а взломом собственных пределов через агонию, превращая тело в крепость, высеченную из боли.

Но плата была ужасна. Каждое утро было высшей пыткой обмана. Заставить мышцы, пылающие внутренним жаром и налитые свинцовой тяжестью после ночного кошмара, двигаться с вялой плавностью посредственности. Скрыть свирепый, каменно-желтый блеск в глазах, сменив его на тусклое, безвольное стеклянное сияние. Замаскировать хруст суставов, похожий на перемалывание гравия, под невинным потягиванием. Эта ложь высасывала душу, оставляя пустоту, куда больнее физического истощения. И над всем этим висела тень Чэнь Ли. Наследник не нападал открыто, но его присутствие ощущалось повсюду: ядовитые шпильки на собраниях, «случайные» толчки в коридорах, несущие скрытую, коварную силу, способную сломать шею обычному ученику; холодные, оценивающие взгляды, словно змея, выискивающая место для укуса, в котором таилась не просто ненависть, а любопытство хищника, играющего с добычей.

И вот он настал — день Турнира Белого Лотоса.
Площадь Небесного Отражения, обычно строгая и пустынная, преобразилась в кипящий, шумящий котел величия и силы. Воздух звенел не просто от гула — он вибрировал от сотен мощных аур, переливов дорогих инструментов, сливавшихся в диссонансный гимн, и запахов благовоний, пота, стали и озона. Знамена десятков сект — от скромных, как стяг странствующего монаха, до величественных, как хоругви императорской гвардии (Алые Тигры с Востока, их стяг рдел, как рана; Железные Деревья Севера, знамя звенело металлом; Пылающие Фениксы Юга, полотнище будто горело) — реяли на ветру. В центре возвышалась роскошная трибуна для старейшин «Белого Лотоса» и почетных гостей, сияя нефритом и золотом. Лин Фэн, затерянный в толпе Внутренних Учеников у самого края арены, чувствовал себя песчинкой в пустыне, затерянной у подножия сияющих гор. Ауры истинных мастеров не просто давили — они искривляли пространство: одни — невыносимой тяжестью, заставляя колени подкашиваться (старейшины Земляных Столпов), другие резали невидимыми лезвиями, вызывая мурашки даже на расстоянии (мечники Алых Тигров), третьи пульсировали холодным, иссушающим светом (мастера Нефритовой Луны). Воздух дрожал, как над расплавленным металлом. Его варварски выкованная сила казалась ничтожной, грубой щепкой перед этим океаном отточенной мощи.

И тогда он увидел ее.
Лань Синьюэ сидела на почетной трибуне рядом с грозными старейшинами «Нефритовой Луны». Она была одета не просто в серебряные одеяния — они переливались холодным сиянием самого светила, каждый складок казался высеченным из жидкого металла звезд, затмевая белизну «Лотоса» не яркостью, а бездонной, ледяной глубиной. На голове — не диадема, а символ власти: тонкий полумесяц из инея и звездной пыли. Она смотрела на арену с невозмутимым спокойствием богини, взирающей на муравейник — взгляд абсолютно пустой, как поверхность мертвого озера. Но когда ее взгляд, скользя без интереса, на миг остановился на Лин Фэне, в этих бездонных глазах мелькнуло нечто… инопланетное. Не узнавание, а холодный анализ сканера, оценивающего аномалию. Взгляд существа, заметившего диковинный камень не той породы. Старейшина Вэй, сидевший рядом, наклонился не просто резко — его движение было похоже на удар кинжалом, а шепот шипел, как раскаленная сталь, опущенная в воду: «Не отвлекайся, Госпожа. Муравейник не стоит внимания.» Она плавно отвела взгляд, но сердце Лин Фэна пронзил не просто шип тоски — целая глыба ледяного стыда и осознания пропасти, глубже самой бездны.

Турнир начался. Это был фейерверк изящных смертей, балет разрушения. Мечи пели сталью, ци сверкало всеми цветами радуги — от нежно-розового до ядовито-фиолетового, техники блистали отточенной, смертоносной красотой. Лучшие ученики «Белого Лотоса» демонстрировали совершенство, их движения были поэзией силы. Чэнь Ли, конечно же, был в их числе. Его «Танец Лепестков Лотоса» был воплощением разрушительной эстетики — каждое па, каждый взмах руки излучал чистоту и сокрушительную мощь, лепестки ци рассекали воздух, оставляя после себя аромат гибели. Он побеждал соперников легко, грациозно, с холодной улыбкой хищника, наслаждающегося моментом. Его взгляд то и дело искал Лин Фэна в толпе, полный презрительного ожидания раздавленного жука, смешанного с едва скрываемым любопытством к своей игрушке. Лин Фэн видел и других: девушку из «Алых Тигров», чьи удары были стремительны, как когти ягуара, оставляя на песке не шрамы, а ожоги; монаха из «Железных Деревьев», чье тело звенело, как закаленная сталь под ударами, от которых трескался камень арены. Их стили были отточены до блеска, ци — ровным, мощным потоком. Его же путь был изнанкой этого великолепия — грубой, темной, пропитанной болью и прахом веков.

Лин Фэн ждал. Его имя вызвали одним из последних для первого же раунда. Его противником оказался Лю Хао — ученик Шестой ступени, грузный, с лицом, изъеденным оспой, известный своей тупой силой и открытой связью с кланом Чэнь. Не случайность. Преднамеренная насмешка.

«Ну что, каменолом?» — усмехнулся Лю Хао, выходя на арену, его голос грубый, как скрежет камня. Его ци било не просто тараном; оно было грубым, вязким, как горячая смола, обволакивающим и давящим на грудь Лин Фэна, пытаясь вытеснить воздух. «Слышал, ты теперь плиты дробишь? Покажи, как ты рассыплешься здесь! Будет потеха!»

Арена затихла, ожидая кровавого фарса. На трибуне Чэнь Ли улыбнулся, уголки губ приподнялись в предвкушении. Лань Синьюэ смотрела с вежливым безразличием статуи, высеченной из лунного льда.

Лин Фэн принял стойку. Не изящную «Корень Лотоса», а низкую, укорененную «Стойку Непоколебимого Камня». Это вызвало недоуменный ропот и громкие насмешки. «Смотрите! Черепаха вылезла!» — донеслось из толпы.

Лю Хао атаковал с ревом, как разъяренный носорог, его кулак, усиленный ци, свистел, нацеленный в висок — удар, способный размозжить череп быку. Техника «Белого Лотоса» требовала уклонения, парирования изящным движением. Лин Фэн сделал иное. Он врос в песок — буквально. Песок под его ступнями ссохся, спекся в темную, твердую корку. Он встретил удар предплечьем.

БУУМ!

Звук удара был не глухим, а влажным и хрустящим одновременно — удар молота по сырому мясу, покрытому коркой земли. Волна боли была не похожа на удар глыбы; это было землетрясение внутри кости. Но кость, закаленная в аду подземелья, не сломалась — она запела глухим, звенящим гулом, как натянутая струна. Его дикое ци среагировало инстинктивно: оно не блокировало, а всосало удар, как губка, и перенаправило его вниз, через ноги-корни. Песок под ним не просто взметнулся — он взорвался фонтанчиком спекшихся черных гранул, как будто под землей лопнул пузырь раскаленного газа.

Толпа ахнула. Не от победы, а от невероятной живучести, от варварской простоты приема. Лю Хао ошалел. На лице Чэнь Ли дрогнула мышца, будто он проглотил осу — улыбка сменилась ледяной маской.

«Грязный ублюдок!» — заревел Лю Хао, слюна брызнула изо рта. Он бросился в яростный шквал ударов. Его кулаки и ноги сыпались градом, как кувалды. Лин Фэн не дрался. Он принимал. Он уворачивался лишь от ударов, несущих немедленную смерть — в горло, в глаза, в висок. Остальные встречал руками, предплечьями, корпусом, используя методику «Сердца Горы». Удары оставляли на его теле не просто синяки — кроваво-багровые вмятины. Каждый удар был взрывом агонии, но каждый взрыв кристаллизовал его изнутри, заставлял кости стонать и уплотняться. Он не видел кулаки — он чувствовал вибрацию ярости в воздухе за миг до удара, слышал фальшивую, сбивчивую ноту в гуле ци Лю Хао, выдающую миг напряжения перед атакой. Трещина в стойке противника зияла перед ним не зрительно, а как провал в давлении мира, темная дыра в ауре, манящая и смертоносная.

И он дождался. Когда Лю Хао, ослепленный яростью и унижением от неуязвимости «черепахи», сделал слишком широкий замах правой, открыв корпус на долю мгновения, Лин Фэн взорвался. Не изящным тычком ци, а варварским, прямолинейным ударом кулака. Удар шел не от него, а через него — из самой каменной плоти арены, через ноги-корни, впившиеся как якоря, через тело-жерло, собрав в костяшках, твердых, как черный гранит, всю накопленную боль, ярость и голодную силу «Сердца Горы». Это был выброс всей его сути.

ГЛУХОЙ ВЗРЫВ!

Удар пришелся точно в солнечное сплетение. Лю Хао не закричал от боли — он захлебнулся. Его глаза не округлились — они вылезли из орбит, залитые ужасом перед ощущением, будто огромная каменная рука не просто ударила, а вошла внутрь, сжав внутренности и само море его ци, выдавив его наружу. Из его горла вырвался хриплый, пузырящийся звук, как из лопнувшего бурдюка. Его вырвало назад, как тряпичную куклу, брошенную небрежной рукой. Он рухнул на песок не просто — он опрокинулся, ударившись с глухим стуком, и лежал, беззвучно хватая ртом воздух, как рыба на берегу. Не смертельно. Унизительно. Жалко. Смертельно тихо.

Тишина. Густая, давящая, как предгрозовое небо. Потом площадь взорвалась не гулким возгласом, а шипящим шепотом, переходящим в ропот: «Что это было?», «Это не техника Лотоса!», «Чудовищно!», «Грязно!». На лицах старейшин «Белого Лотоса» было не просто отвращение — это был ужас перед чем-то чужим, нечистым, варварским, нарушившим их изящный порядок. Чэнь Ли вскочил, и его прекрасное лицо исказила не ярость — это была ненависть, чистая и первобытная, как у зверя, у которого отняли добычу. Его пальцы впились в подлокотник кресла, кроша резной нефрит. Удовольствие сменилось ядом.

Лин Фэн стоял на арене, тяжело дыша. Руки горели огнем, одежда была изорвана, под ней виднелись темные, пульсирующие синяки. Он чувствовал не триумф, а зияющую пустоту на месте сил — их высосал этот удар. И жуткое осознание: маска сорвана. Оно вырвалось. Оно теперь его суть, его клеймо. И это привлекло внимание. Опасность сгущалась, как тучи.

Его глаза инстинктивно метнулись к трибуне «Нефритовой Луны».
Лань Синьюэ смотрела на него. Не с безразличием. Ее темные, бездонные глаза были широко открыты. В них читалось сначала потрясение — ледяная гладь мертвого озера взломана. Затем… глубочайший, алхимический интерес — огонь чистого, ненасытного познания, как у ученого, увидевшего невозможную реакцию. И глубже, на самое мгновение — вспышка чего-то древнего, пробудившегося, как отзвук далекого грома в глубинах гор. Она видела не просто победу аутсайдера. Она видела Забытый Путь. Ее тонкие, совершенные пальцы сжали подлокотник кресла не просто до белизны костяшек — тончайшая резьба по лунному дереву затрещала под нечеловеческим давлением. Старейшина Вэй что-то резко, почти панически шептал ей, его лицо было не темным, а багровым от смеси гнева и первобытного, животного страха перед тем, что она увидела. Она не отвела взгляда — она впилась в Лин Фэна. Их взгляды скрестились — взгляд каменного изгоя, несущего в себе древний ужас земли, и взгляд лунной богини, в чьих глубинах таились свои бездны. Мгновение вне времени.

Внезапно!

Над гулкой площадью пронесся не крик — звук, похожий на рвущуюся ткань реальности, короткий, пронзительный визг, оборванный так резко, будто горло перерезали лучом света. Затем — ВЗРЫВ! Не грохот — РЁВ. Рев разъяренного титана, слившийся с какофонией рушащегося камня, ломающихся балок и звенящего металла. Не просто восточная стена секты — целый участок стены и сторожевая башня взорвались изнутри, как спелый плод под ударом. Облако пыли и обломков не взметнулось — оно выплюнулось в закатное небо, окрашенное теперь в цвет запекшейся крови. На фоне этого ада вырисовывались не фигуры — силуэты. Тени, вырезанные из самой густой тьмы, двигавшиеся с неестественной, скользящей быстротой, словно не касаясь земли. Их ци било не волнами — оно разъедало ауру пространства, как серная кислота, оставляя за ними шлейф леденящей пустоты и голода. Целенаправленного, хищного голода.

«Нападение! Враги!» — заревел кто-то, но его голос потонул в нарастающем хаосе. Паника охватила площадь, мгновенная и всесокрушающая. Гости вскочили, ученики метались, как испуганные птицы, старейшины поднялись, их ауры вспыхнули, как маяки в бурю, ци готовое к удару.

На мгновение Лин Фэн увидел лицо Чэнь Ли — ярость сменилась… ледяным, расчетливым удовлетворением? Или это был блеск разбитого стекла в его глазах? Улыбка, быстрая, как змеиный язык.

Старейшина Цзинь Бо возник рядом с Лин Фэном. Не из толпы — он сконденсировался из самого хаоса, как будто сгустившийся мрак принял его форму. Ни тени сгорбленности. Прямой, как меч, воткнутый в землю. Его взгляд был не прожигающим — он был ледяным факелом, выхватывающим суть из клубящегося ада. Он сунул Лин Фэну в руку холодный, шершавый предмет — еще один камень. Он был влажным, как только что вытащенный из подземного ручья, и пульсировал слабым, глухим теплом изнутри. Символ бегущего потока под горой не был вырезан — он просвечивал из глубины камня, как жилка синего света в черном граните.

«Знак!» — не прошипел, а выдохнул старик, и его голос прорезал шум, как лезвие по шелку. «Восточные катакомбы! Иди! Сейчас! Твой путь. Твое Крещение. И мой… последний долг. Ищи Источник Шепчущего Ручья. Выживешь — найдешь не ответы. Найдешь Правду.»

«Какие ответы?!» — крикнул Лин Фэн сквозь грохот новых взрывов и дикие вопли.

«О том, почему они хотят тебя живым, мальчик!» — бросил Цзинь Бо и расслоился с окружающей паникой, шагнув не в хаос, а сквозь него, как нож сквозь воду, направляясь вглубь секты, в самое пекло.

Лин Фэн оглянулся. Нападающие, ловкие и безжалостные, как отточенные сабли, прорывались к центру площади, рассекая ряды учеников, как серп траву. Их безликие маски сканировали толпу. И один из них — в маске с изображением плачущего призрака, из глазниц которой сочился не просто мрак — дым, холодный и тягучий, как черная смола — замер. Пустые щели впились в Лин Фэна. Не взглядом. Щупальцем ледяного, безошибочного внимания, прилипшим к его душе. Цель найдена.

На трибуне Лань Синьюэ встала. Старейшины «Нефритовой Луны» сомкнулись вокруг нее не щитом — саркофагом из сияющей, смертоносной энергии. Но ее взгляд… тревога была не просто внезапной. В ней была паника, быстро подавляемая, но искренняя. И узнавание? Нет. Предвидение? Или… предупреждение? Он поймал в ее глазах вспышку, немой крик: «БЕГИ!».

Выбор был ясен как лезвие бритвы. Остаться — и быть захваченным этими тенями с их ледяным голодом (или растерзанным в хаосе), или бежать в неизвестность Восточных катакомб, навстречу испытанию «Забытого Пути», о котором кричал камень. Испытанию, которое могло сломать его дух или выковать в нечто, не укладывающееся в понятия этого мира.

Стиснув холодный, влажный камень Цзинь Бо, впившийся в ладонь, чувствуя на спине физический холод и липкость взгляда маски с плачущим призраком, и унося с собой последний, полный немой мольбы и необъяснимой тревоги взгляд Лань Синьюэ, Лин Фэн не побежал. Он рванул. Не от арены — в пропасть. Вглубь секты, к зияющему, как рана, потайному входу в Восточные катакомбы, путь к которому был выжжен в его памяти картами старика. Грохот боя, душераздирающие вопли и свист смертоносного ци преследовали его не как своры гончих — как дыхание самой смерти, горячее и пахнущее железом, пеплом и кровью.

Турнир Белого Лотоса не просто обернулся войной. Он стал жертвенным костром, на котором сгорал его старый мир. А путь Недостойного уводил его не к славе на арене, а в самое чрево земли, навстречу древним, шепчущим во тьме тайнам и испытаниям, которые потребуют сломать и перековать не только тело, но и саму душу. И где-то там, в глубине, под вечный, гипнотический шепот подземных вод, ждал Источник Шепчущего Ручья — не просто ключ, а зеркало, в котором ему предстояло увидеть истинное лицо своей силы и понять, почему тени с масками плачущих призраков жаждали заполучить его живым. Камень в его руке пульсировал, как второе сердце, указывая путь вниз, во тьму.