Тишина в ледяном убежище повисла густой, давящей пеленой, словно саван из инея, после слов Бо Хая. Лишь призрачное потрескивание синих минералов в очаге, напоминающее ломку костей, нарушало мертвую тишь, да хриплое, прерывистое дыхание Лин Фэна, похожее на скрип заржавевших мехов. Алая, почти черная в тусклом свете, кровь теплой, липкой струйкой стекала из его носа, обволакивая губы солоновато-металлическим вкусом — цена мига уверенности, вырванная у опустошенного тела. Но в его глазах, устремленных на браслет Чжиру, горел не испуг, а ненасытный, животный голод. Голод познания, обжигающий изнутри. Голод понимания той непостижимой силы, что прорвалась сквозь него, как молния сквозь пустоту, оставив после себя не боль, а жгучую жажду.
 — Что… за Истоки? — выдохнул он, каждое слово даваясь усилием, будто вытаскиваемым из глотки крюком.

Бо Хай обменялся быстрым, тяжелым взглядом с Го. Тот, мрачный и молчаливый как скала, лишь резко кивнул, его хищные глаза, узкие щелки во тьме, неотрывно сканировали темный проем, откуда еще пару минут назад доносились предсмертные хрики воинов Прилива, теперь заглушенные ледяным безмолвием.
 — Не здесь, — отрубил Шрамыстый, его голос звучал как удар по наковальне. — Ледяной Прилив не отступит. Эта стая была лишь щупальцем. Основные силы близко. И они приведут с собой не только воинов. — Он бросил многозначительный, почти испепеляющий взгляд в сторону багрового свечения Якоря, клубящегося на западе, как гнойная рана на лице ночи. — Идем. Глубже. Туда, куда не сунется ни один клан, боящийся шепота древних эхо.

Глубины «Сломанного Копья».

Они шли по лабиринту ледяных коридоров, будто внутри гигантского, вымерзшего изнутри чудовища. Стены были не просто льдом — они переливались синевато-стальными прожилками, словно вены арктического титана, и мерцали вкраплениями кристаллов, испускавших слабый, назойливый гул, проникающий в кости и зубы. Воздух густел, пропитываясь древней, искаженной временем и катастрофой энергией, которая щекотала кожу статикой, оставляла горьковато-металлический привкус на языке и давила на виски. Лин Фэн, почти волоча ноги, опираясь на Лань Синьюэ, чувствовал, как эта чуждая сила впивается в его опустошенные каналы не иглами, а скорее холодными, исследующими щупальцами — не питая, а сканируя пустоту с опаской хищника, ощупывая его выжженное Забвением нутро.
 — Это не просто корабль, — шептала Чжиру, идя впереди, ее браслет слабо светился, будто отвечая на тихий зов стен. — Мама… она говорила, что это «Копье Небесной Ковки». Осколок мира до… до Великого Забвения. До Владычицы. Здесь искали Истоки Силы. Чистые. Неоскверненные. До того, как все… смешалось и прогнило.

Она остановилась перед глухой стеной, покрытой сложным рельефом — сплетением геометрических узоров, похожих на схемы неведомых механизмов, и стилизованных созвездий, чьи звезды казались замершими каплями света. В центре — углубление в форме трилистника, идеально гладкое, будто отполированное веками. Чжиру сняла браслет. Черный камень с золотыми прожилками лег в выемку, как ключ в замке, издав едва слышный щелчок.
 — Кровь Искателя, — тихо, но отчетливо произнес Бо Хай, его взгляд, тяжелый как свинец, упал на Лин Фэна. — Не своя. Того, кто ищет истинный источник. Чистый дух, незамутненный ложными путями. Даже в… пустоте.

Лин Фэн понял. Он шагнул вперед, отстранив заботливую руку Синьюэ. Его шаг был шатким, как у новорожденного олененка, но непоколебимо решительным, как шаг обреченного, идущего к алтарю. Он прижал ладонь к леденяще-холодному камню рядом с браслетом. Искра в его даньтяне, та самая, что родилась из пепла памяти и несгибаемой воли, дернулась, как пойманная рыба. Он сосредоточился не на силе, которой не было, а на самой сути себя — на жгучей боли каждого шага его пути, на трепетном тепле руки Синьюэ в его, на слепящей ярости за оскверненный мир и растоптанные жизни, на клятве вернуться из небытия. На своей Незыблемости, выкованной в кромешной тьме Забвения, ставшей его единственным оружием и щитом.

Стена вздохнула глухим, древним скрежетом, будто пробуждался великан ото сна. Металлические прожилки засветились не просто золотым, багровым и лунным — они запульсировали этими цветами одновременно, как перегретое железо! Геометрические узоры поползли, словно шестерни невидимого механизма, стилизованные созвездия закружились в немыслимом танце, проецируя призрачные звезды в воздух. Стена не просто раздвинулась — она растворилась по швам узоров, открывая узкий, зияющий проход в абсолютную, бездонную тьму. Оттуда пахнуло не холодом, а… первозданным ветром времен, когда мир был юн и полон нерассказанных тайн — ветром, пахнущим озоном грозы и пылью новорожденных звезд.

Зал Первопамяти.

Пространство внутри было невелико и казалось вырезанным из единого куска черного обсидиана, поглощавшего свет. В центре, на грубом, покрытом инеем каменном постаменте, лежал не артефакт, а… капля света. Она не просто переливалась всеми цветами радуги — она дышала ими, пульсируя мягким, живым свечением, как сердце вселенной. Одновременно она была прозрачной и бесконечно глубокой, как первая слеза мироздания. От нее исходило ощущение немыслимой древности и абсолютной чистоты — необработанной ци, первозданной, как само дыхание бытия до рождения звезд. Воздух здесь был кристально чистым, холодным, но не леденящим, а освежающим, наполненным едва уловимым ароматом весны после бесконечной зимы.
 — «Роса Рассвета Мира», — благоговейно прошептала Чжиру, и в ее голосе звучал трепет поколений хранителей, смешанный с личной болью. — Капля самой первой ци, по легенде. Хранительница Истоков. Но… — Ее голос дрогнул, и в нем появилась щемящая нота отчаяния. — Она угасает. Как свеча на сквозняке Забвения… оно высасывает их жизнь, каплю за каплей. Мама… она чувствовала это угасание? Эта слабость… она как рана в самой душе мира.

И правда, свет капли был неровным, мерцающим, как аритмичный пульс. Вокруг нее клубились, как рои черных мошек, микроскопические сгустки тьмы — эхо Забвения, высасывающие ее силу.

Бо Хай тяжело вздохнул, и в этом вздохе звучала тяжесть веков: — Мы искали способ подпитать ее. Очистить. Наш род… мы хранители этих осколков прошлого. Но наша кровь… наша ци… слишком «современна». Загрязнена эпохами войн, падений, компромиссов. Она не принимается. А Истоки гибнут. И с ними гибнет надежда понять, что было до, и как бороться с той чумой, что пришла после.

Лин Фэн подошел к постаменту. Его тело кричало от каждого движения, пустота внутри зияла холодной, бездонной пропастью. Но капля… она манила не силой, а обещанием целостности, чистоты бытия, возможностью прикоснуться к самой ткани мироздания. Он поднял руку — не дрожащую теперь, а твердую, как скала, от сосредоточенной воли, выкованной в отчаянии. Он не пытался взять, коснуться, обладать. Он просто… направил. Направил ту самую искру из своего опустошенного даньтяня — искру своей Памяти, своей выстраданной боли, своей жертвенной любви к Синьюэ, своей ярости за оскверненное и своей Незыблемости, ставшей его ядром. То, что было сутью его духа, а не силой ци.

Мерцающая капля вздрогнула, как живая. Черные «мошки» Забвения вокруг нее взвизгнули (неслышимо, но ощутимо душой) и отпрянули, как опаленные пламенем. Свет Росы стал чуть ярче, ровнее, теплее, словно сердцебиение успокоилось. Золотая нить, связывающая Лин Фэна с Якорем Двух Сердец, слабо дрогнула, как струна, тронутая незримым пальцем, издав тихий, чистый звук резонанса в его душе.
 — Он… взаимодействует? — ахнула Чжиру, ее глаза широко раскрылись от изумления, почти до боли. — Но как? Он же… пустой?
 — Не пустой, — глухо, но с невероятной силой произнесла Лань Синьюэ. Ее взгляд горел лихорадочным светом, отражая мерцание Росы. — Его дух… чист. Выжженный Забвением дотла, как поле после огня… но незапятнанный ложными путями, не отравленный искаженной ци эпох. Он — как чистый сосуд. Как… сам Исток.

Тень у Порога.

Именно тогда воздух в Зале сгустился до твердости льда. Температура обрушилась мгновенно, вымораживая дыхание в ледяные кристаллы. На входе, в проеме, материализовалась фигура. Не человек. Не зверь. Высокая, невероятно стройная, словно выточенная из черного, абсолютно непрозрачного льда, поглощавшего свет. Крылья, острые и тонкие, как лезвия бритв, прозрачные, но искажающие за ними видение, как толстое стекло, были сложены за спиной. Лицо — гладкая, безликая маска без единой черты, лишь два шара абсолютно черного льда вместо глаз, в глубине которых мерцали крошечные, холодные звездочки — точки не света, а скорее отсвета абсолютного нуля. Вокруг него воздух мерз, трескаясь микроскопическими кристалликами инея, падавшими с беззвучным шелестом. Страж Порога.
 — Несанкционированный доступ. Объект Истоков. Зараженная точка. Ликвидация. — Голос был лишен интонаций, холоден и металличен, как скрежет льда по стали. Он звучал не в ушах, а прямо в сознании, вдавливаясь в мысли ледяными клиньями.

Го рыкнул, звериный вопль сорвался с его губ, и он бросился вперед, его посох, обмотанный желтоватой костью, взметнулся для сокрушительного удара. Страж даже не пошевелился. Взгляд его ледяных глаз скользнул по воину, и пространство между ними искривилось от сверхъестественного холода. Го замер не просто в движении — он окаменел буквально. Его тело мгновенно покрылось прозрачным, идеально гладким ледяным панцирем, сквозь который было видно застывшее выражение ярости и ужаса. Панцирь не просто сковывал — он гасил ци, как вода гасит пламя, превращая могучего воина в хрупкую, ледяную статую за долю секунды. Тишина его заточения была страшнее любого крика.

Бо Хай отшвырнул дочь за спину, его посох вспыхнул древними рунами, излучавшими тревожное, оборонное тепло. Лань Синьюэ встала между Стражем и Лин Фэном, ее потускневшая Слеза Вечной Зимы выдала последние, жалкие капли лунного света, слабую защитную дымку.
 — Приоритетная угроза: Носитель Чужеродного Якоря, — безликий голос сфокусировался на Лин Фэне с леденящей точностью. — Ликвидация.
Страж шагнул вперед. Его движение было неестественно плавным, скользящим, не оставляющим времени на реакцию. Ледяная рука, острая как кристаллический клинок, протянулась к груди Лин Фэна — к месту, где когда-то било Сердце Пробуждающихся Царств, а теперь зияла пустота, связанная золотой нитью с Синьюэ.

Эхо Противостояния.

Лин Фэн не мог драться. Он не мог бежать. Его тело было тряпкой. Но он помнил. Помнил страх в глазах Синьюэ, застывшие в ужасе. Помнил статую Го — немой укор его слабости. Помнил хрупкую, угасающую чистоту «Росы Рассвета». И помнил приказ. Не чужой. Свой. Приказ Быть. Приказ Защитить.

Он впился взглядом в приближающуюся ледяную руку, в эти черные, бездонные глаза холода. Искра в его даньтяне вспыхнула ослепительно багровым и золотым — цветами его утраченной силы, цветами Якоря, цветами его Незыблемости. Он собрал в кулак всю свою волю, всю боль утрат, всю жгучую любовь к Синьюэ, всю ярость за оскверненный мир, который пытались отнять у него снова и снова.
 — «НЕТ!» — Это не было словом. Это был слепой, первобытный выброс. Выброс чистой, нефильтрованной, обжигающей Воли к Существованию. Эхо его Незыблемости, усиленное близостью Истока и отчаянием загнанного зверя. Весь мир сузился до ледяной руки и яростного отрицания в его груди.

Рука Стража дрогнула. Ледяные пальцы замерли в сантиметре от груди Лин Фэна. Гладкая маска лица повернулась к нему. В ледяных глазах, этих черных безднах, мелькнуло нечто… похожее на растерянность. На миг. Очень короткий миг. Протоколы дали сбой перед аномалией чистой Воли.
Но этого мига хватило Лань Синьюэ. Ее Слеза Вечной Зимы, подпитанная не ее истощенной ци, а ее отчаянной любовью и яростью за него, выдала последнюю, ослепительную вспышку. Не атаку. Щит. Поток лунного света, смешанный с багровыми искрами его воли, вырвавшимися наружу, ударил в грудь Стража.

Страж отшатнулся. Не от повреждения — его ледяная броня не треснула. От воздействия. От столкновения с чистым светом Слезы и эхом Незыблемости, резонирующим с первозданной энергией «Росы Рассвета». Он замер, его безликая голова склонилась набок с механической точностью, словно нечто внутри него пересчитывало данные, перегружалось. «Аномалия. Носитель демонстрирует параметры Истока. Взаимодействие с Объектом „Роса“. Противоречие протоколам. Переоценка угрозы…»

Пробуждение Истока и Бегство.

В этот момент Чжиру, прижавшись к замерзшей статуе Го, вскрикнула не от страха, а от невыносимого жара и давления, хлынувшего из треснувшего браслета в ее руку и в самое нутро. Ее браслет вспыхнул ослепительным солнцем, выжигающим сетчатку! Золотые прожилки превратились в реки расплавленного света, залившие весь зал слепящим сиянием. Свет ударил в мерцающую «Росу Рассвета Мира».

Капля первозданной ци не просто взорвалась светом — она извергнула волну чистейшей, ослепительно-белой энергии. Это был не разрушительный взрыв, а очищающее цунами света. Оно смыло черные «мошки» Забвения, которые зашипели и испарились, как капли воды на раскаленной плите. Ледяной панцирь на Го треснул с громким хрустом, как ломающийся гранит! Страж Порога, попав в эпицентр волны, издал механический скрежет, напоминающий ломающиеся шестерни, его черно-ледяная форма замигала, как плохая голограмма, и… растворилась. Не уничтоженная, а отозванная, как тень при внезапной вспышке солнца, оставив после лишь облачко инея и чувство нарушенного протокола.

Свет угас так же быстро, как и возник. «Роса Рассвета» снова мерцала, но теперь ее свет был чист, ясен, без примесей тьмы, пульсируя ровнее. Браслет Чжиру потускнел, покрылся сетью глубоких трещин, почернев, как обгоревшее дерево.
 — Дверь! — закричал Бо Хай, хрипло и торжествующе, указывая на противоположную стену зала. Там, где раньше была глухая поверхность, теперь зиял проход, залитый холодным, но привычным серо-голубым светом ледяной пустоши. Восток! Путь вниз, к подножию гор!

Они бросились бежать. Лань Синьюэ почти несла обессилевшего Лин Фэна — его миг сопротивления Стражу стоил последних капель жизненных сил, он был тяжел и безволен, как мешок. Бо Хай, скрежеща зубами от напряжения, волок оттаявшего, но ослабевшего до состояния тряпичной куклы Го, чье тело дрожало конвульсиями, а глаза были мутны от шока и холода. Чжиру бежала последней, сжимая в кулаке треснувший, почерневший, почти рассыпающийся браслет, ее глаза блестели не только от слез, но и от шока невероятного открытия и горечи утраты родовой реликвии.

За спиной, в Зале Первопамяти, нарастал низкий, угрожающий гул — то ли пробуждались другие, более грозные системы древнего «Сломанного Копья», то ли само Забвение, разъяренное очищением Росы, собирало силы для ответного удара, и воздух сзади начал сгущаться в черные, тягучие клубы. А высоко в небе, над Долиной, раздался пронзительный, ледяной вопль — не просто ярость, а звук, ломающий пространство, полный нечеловеческого гнева и… хищного, всепоглощающего интереса, от которого кровь стыла в жилах. Страж не был уничтожен. Он был отброшен. И он запомнил. Запомнил Носителя Чужеродного Якоря, сумевшего взаимодействовать с Истоком и извергнуть Волю, способную нарушить его протоколы.

Путь на вершину вел вниз, в мир людей, полный своих опасностей, интриг и новых врагов. Лин Фэн был сломан телом, едва живой, но его дух, выкованный в бездне, сделал первый, невероятный шаг — он нашел ключ к силе, коренящейся не в ци, а в его собственной, выстраданной Незыблемости. Он столкнулся с древним Стражем Порога и не сдался. Он заставил Исток отозваться. И где-то впереди, внизу, за горами, его ждали не только погоня клана Ледяной Прилив и тень Владычицы Забвения, но и ответы. Ответы о природе Якоря Двух Сердец, о тайне Слезы Вечной Зимы, о его собственном пути из Ничего к силе, способной защитить все, что он любил. Рассвет после Зимы Забвения разгорался на востоке, окрашивая ледяные пики в багрянец новых, кровавых испытаний и хрупкой, выстраданной надежды.