Путь сквозь Чрево Вечного Оцепенения:

Путь от Долины Забытых Клятв к подступам Ледяной Пустоши Источника Забвения был не маршрутом — это было погружение в утробу первозданного холода, где сама ткань бытия выткана из инея и отчаяния. Воздух, насыщенный лезвиями невидимого мороза, вгрызался в легкие, оставляя после каждого вдоха жгучую пустоту и привкус ржавого железа на окоченевшем языке. Снег под ногами скрипел с нечеловечной, злобной твердостью, словно крошились кости мироздания, и каждый шаг отдавался ледяной иглой в пятках, пронзая даже толщу подошв. Небо, затянутое свинцово-мертвой пеленой, тяжелой и осязаемой, как саван, придавливало к земле. Лишь изредка сквозь эту слепую мглу пробивался тусклый, трупно-бледный луч — не свет, а призрак света, лишь подчеркивающий бездонную пустоту вокруг.

На груди Лин Фэна «Сердце Пробуждающихся Царств» пульсировало тусклым, но упорным рубиновым теплом, а в руке Лань Синьюэ «Слеза Вечной Зимы» источала бездонное, призрачно-синее сияние, холодное, как сама вечность. Их ауры сплетались в хрупкий, дрожащий кокон света, слабая преграда против внешнего кошмара. Но гнетущее дыхание места, пропитанное снами спящей Истинной Владычицы Забвения, просачивалось внутрь, как яд сквозь трещины в стекле. Это был не холод кожи, а холод души, всепроникающее чувство абсолютной покинутости и немого ужаса перед вечным Ничто, витавшее в каждом завитке метели.

Они шли молча, шаг за шагом, вгрызаясь в белое безмолвие, экономя силы и вслушиваясь в зловещую, всепоглощающую тишину, нарушаемую лишь ледяной симфонией ада. Многослойный вой ветра визжал то плачем затерянных душ, то предсмертным хрипом гигантского зверя. А под ним, в фундаменте бытия, гудел низкочастотный рокот — скрежет колоссальных шестерен, перемалывающих время, или грохот ледников, сползающих в бездну. Это было дыхание самого спящего кошмара — ритмичное, неумолимое, вбивающееся в костный мозг. Усталость после битвы с Изгнанником и Испытания Ликом Камня висела на них не плащом, а кандалами из свинца. Раны Лин Фэна ныли калеными спицами, а глаза Лань Синьюэ, обычно ясные и глубокие, как горные озера в полнолуние, были глубоко запавшими, с сине-лиловыми тенями под ними, хранящими целые океаны непролитых слез за мать — и теперь осознание истинного масштаба ее жертвы обжигало душу ледяным стыдом и бессильной яростью.

Убежище в Скале Плачущих Секретов:

Спасение пришло едва уловимым эхом сквозь ледяную броню мироздания. Лань Синьюэ, чья связь со льдом здесь была одновременно мучительно обострена и извращена чужеродной силой Пустоты, почувствовала слабый, тонкий резонанс — тихий зов крови, замурованный в вечной мерзлоте. Она повела Лин Фэна, ее шаги, несмотря на немоту изнеможения, обрели призрачную уверенность, к исполинской ледяной стене. Лед был не гладким; он струился вниз застывшими потоками, как бесконечные слезы каменного титана. Его фактура мерцала изнутри тусклым перламутром забытых лун, странно живая и скорбная.

Ее пальцы, посиневшие до оттенка мертвенной синевы, почти бесчувственные, коснулись ледяной поверхности. Она водила ими не просто по узору, а вычерчивая в воздухе древний, сложный танец, активируя Печать Сокрытия Лунной Тайны, высеченную предками в эпоху, когда Луна целовала Землю. Под ее прикосновением лед не треснул — он вздохнул. Бесшумно, как отдернутая призрачная завеса, стена расступилась, открыв узкую, зияющую чернотой щель.

Откровение у Источника Жизни:

Внутри… царила иная вселенная. Ни снежинки, ни кристалла льда. Стены были сложены из темного, почти черного камня, теплого на ощупь, как живое тело спящего дракона. Он излучал глубокое, утробное янтарное сияние, окутывающее теплом, словно невидимая пелена. Воздух был неподвижным, кристально чистым и сухим, глотком жизни после ледяного хаоса снаружи. В самом центре, из трещины в теплом лоне камня, бил крошечный источник. Вода в нем была абсолютно прозрачной, светящейся изнутри мягким аквамариновым светом. Ее тихое, настойчивое журчание звучало не просто звуком, а самой песней жизни, дерзким гимном существования в самом сердце царства смерти. Это было древнее убежище, высеченное предками Луны для наблюдения за краем Пустоты, ныне стертое из анналов истории, но не из памяти самой стихии.

Они рухнули, как подкошенные, у кромки источника, слишком измотанные даже для мысли. С глухими стонами, сбросили обледеневшие плащи, ставшие панцирями мертвецов. Лин Фэн вскрикнул, скрючившись в муке, прижимая руку к боку, где адреналин лишь заглушил глубокую, рваную рану от когтей Изгнанника, теперь пылавшую адским огнем. Лань Синьюэ мгновенно опустилась на колени рядом. Ее пальцы, все еще холодные, как лунный свет, но удивительно нежные, коснулись раны. Они засветились призрачным серебристо-голубым сиянием Слезы Вечной Зимы, сплетающимся с мягким, целебным лунным светом ее собственной магии. Она сосредоточенно водила руками над поврежденной плотью, брови сдвинуты в напряженной складке, губы плотно сжаты, но уголки их предательски вздрагивали.

Тишина длилась лишь два-три прерывистых вздоха. Напряжение, страх, усталость — все, что копилось с первого шага в этот ад, с момента их встречи, сквозь кровь и потери, — прорвало последнюю преграду ее ледяного самообладания. Маска Принцессы рухнула.
 — Я… — голос сорвался, хриплый шепот, тонущий в настойчивом журчании воды-спасительницы. Она упорно не поднимала глаз от раны, будто сила ее воли могла срастить разорванную плоть. — …я так, до дрожи, до тошноты боялась за тебя… — Слова рвались наружу, спотыкаясь о ком в горле. — В Долине… когда эта ненасытная белизна, эта пустота, поглотила тебя… Когда Изгнанник… Его глаза… полные ненависти ко всему живому… — Она сглотнула, глаза застилала влажная пелена. — Этот путь… он не испытание силы, Лин Фэн. Он — пытка для души. Для самого сердца. Каждый раз… каждый раз ты стоишь на краю, над бездонной пропастью… И я… я вижу это каждым нервом…

Лин Фэн глубоко, со стоном вздохнул, чувствуя, как целебный холод ее магии глушит огонь в ране, но раздувает костер вины в груди. Ее страх был физически ощутим, как ледяной гвоздь между лопаток. — Простите, Принцесса Лань, — голос звучал иссохшим, как осенний лист, потрескавшимся, как старая глина. — Такое… этот кошмар… явно не входило в мои наивные, ученические планы, когда я покидал Белый Лотос. Я надеялся лишь…
 — Лин Фэн! — она вскинула голову резко, почти яростно, словно хлестнула его взглядом. Ее глаза, обычно бездонные и властные, как сама ночь, были залиты слезами, которые еще не скатились, но сделали ее взгляд огромным, уязвимым и невыносимо пронзительным. Слезы повисли на ресницах, как алмазы на ледяных сосульках, отражая мерцание камня. — Довольно! Хватит прятаться за маской шута и титулами! Взгляни на меня! Не смей отворачиваться!

Он остолбенел. Весь сжался в комок. Заставил себя поднять взгляд и встретить ее взор. То, что он увидел там — бездонный океан страха, горькую обиду, немыслимую усталость, гложущую душу, и… такую обжигающую, такую нагую тревогу за него, за каждый его вздох — сразило его, как удар тараном, вернее любого клинка Изгнанника, страшнее немоты Лика Камня. Это было невыносимее любой раны.
 — Я… я не посмею… Принцесса Лань… — прохрипел он, ощущая, как жгучая волна стыда заливает лицо огнем. Старые уничижительные рефлексы «недостойного ученика» опутали его, как цепь.
 — «Не посмеешь»? — в ее голосе зазвенела ледяная, горькая ирония, граничащая с истерикой. — Ты! Ты постоянно балансируешь на лезвии бритвы! Бросаешься в самое пекло, подставляешь грудь под удары, способные расколоть скалу! Рвешь душу на части силами, которые сам едва сдерживаешь! И лишь слепая удача и, быть может, прихоть древних Богов пока что удерживают тебя на этом берегу бытия! — Ее пальцы на его ране непроизвольно сжались, не причиняя новой боли, но передавая всю бездну ее отчаяния. — Но удача — изменчивая потаскуха, Лин Фэн! Ненадежный попутчик! Однажды… однажды она отвернется! И тогда… — голос ее надломился, предательские слезы прорвали плотину и покатились по бледным щекам, оставляя мокрые, горячие дорожки на холодной, мраморной коже. — Я не смогу… не смогу существовать… если… если ты… Умоляю…

Последнее слово не было приказом властительницы. Не было и просьбой подданного. Это была голая, отчаянная мольба. Мольба женщины. Женщины, прошедшей с ним сквозь все круги ада, разделившей его боль, его проклятую память, его судьбу. Которая разглядела за титулами и прошлым — просто человека. Узрела героя. Узрела… любимого.

Тишина в пещере стала абсолютной, гулкой, как предвестие бури. Даже журчание источника притихло, затаив дыхание. Лин Фэн смотрел на нее. На эти горячие, немые свидетельства ее агонии. На дрожь, пробегавшую по ее хрупким плечам. Его Незыблемое Сердце, выстоявшее перед камнем и яростью, содрогнулось и дало трещину перед этим немым воплем ее души. Перед первобытным страхом потери.

Он медленно, невероятно медленно поднял руку — не искалеченную, а свободную. Его пальцы, грубые от мозолей, потемневшие от крови и железа, дрожали мелкой дрожью. Он осторожно, с благоговейным трепетом, словно боялся спугнуть редчайшую, хрупкую птицу Феникс, приблизился к ее лицу. Повис на мгновение в воздухе. И затем, невероятно нежно, коснулся ее щеки. Стер единственную слезинку, скатившуюся по гладкой, холодной коже. Она была горячей, как расплавленное олово, на его озябших пальцах.
 — Синьюэ… — имя, настоящее имя, сорвалось с его губ впервые. Не «Принцесса». Синьюэ. Тихо, хрипло, но с такой силой признания и нежности, что эхо в пещере подхватило его, прошелестев, как крылья мотылька, по теплому камню. — Прости… меня. За боль. За страх. За то, что я… заставляю тебя… страдать так. — Его большой палец с непривычной нежностью провел по ее высокой, изящной скуле. — Ты права. Я… я действительно не вижу края. Не думаю о том, что завтра. Только о цели. О долге. О том, чтобы успеть… чтобы защитить… — он замялся, ища точное слово, но нашел лишь искренность, — …чтобы защитить тебя. Мир. Память. Но… — он сделал глубокий, дрожащий вдох, его глаза, темные и серьезные, встретились с ее влажными, бездонными, — …я не хочу быть причиной твоих слез. И я… клянусь тебе. Клянусь стараться. Видеть край. Думать о… завтра. О возвращении. К тебе.

Он не сказал «люблю». Слово было слишком огромным, слишком хрупким, слишком священным для их мира, висящего на ледяной нити над бездной Забвения. Но в его робком прикосновении, в его сорвавшемся шепоте имени, в глубине его темных глаз было все: признание ее силы и его слабости перед ее страданием, глубокая, бездонная благодарность, тяжелая, как гора, ответственность и… обет. Обет выжить. Во что бы то ни стало. Ради нее.

Лань Синьюэ закрыла глаза, прильнув щекой к его шершавой, теплой ладони. Ее дыхание, прерывистое от сдавленных рыданий, постепенно выравнивалось. Слезы перестали течь, оставив лишь влажные, соленые дорожки. Она мягко, но твердо покрыла его руку своей, ее холодные, изящные пальцы сплелись с его сильными, теплыми.
 — «Стараться» — уже победа, — прошептала она, и в уголках ее губ, еще влажных от слез, дрогнуло нечто неуловимое — зарница улыбки, обещание рассвета. — Но «видеть край» — обязательно. Потому что я… — она открыла глаза, и в них снова горел знакомый стальной огонь воли, но теперь смешанный с новой, невиданной глубиной нежности и непоколебимой решимости, — …я тоже не отдам тебя. Ни вечной стуже, ни алчной Пустоте, ни самой Владычице Забвения. Мы пройдем этот путь. Сквозь самую гущу ада. Вместе. До конца. До победы или до гибели — но рука об руку. И вернемся. Оба. Целыми.

Они сидели так у подножия теплого камня, под мерцающим янтарным светом, под аккомпанемент неугомонного источника, в самом ледяном сердце Пустоты: Воин Памяти и Дочь Луны. Уже не Принцесса и Недостойный. Просто Лин Фэн и Лань Синьюэ. Их пальцы были сплетены над раной, которая под их объединенной силой быстро затягивалась, оставляя лишь бледно-розовый рубец. Сияние «Сердца Пробуждающихся Царств» — теплое, золотисто-рубиновое, как восход над древними руинами — и холодное, бездонно-синее, как самая глубокая ночь перед рассветом, сияние Слезы Вечной Зимы не просто слились. Они сплелись в единый, живой, пульсирующий световой поток — теплое золото и холодная лазурь, танцующие вместе. Он был символом их новой клятвы, новой связи, озаряя маленькое убежище сиянием надежды, вырванной у самой пасти вечного холода.

За стенами пещеры выл ветер — голодный, неистовый, полный злобы. Скрежетала вечная мерзлота, готовясь к последней битве. Дыхание Владычицы Забвения сгущалось в ледяной тишине, тяжелой, как предсмертный вздох. Но здесь, в этом коконе тепла, доверия и сплетенных пальцев, в этот миг, выкованный вопреки всему, было только это. Обещание жизни. Обещание борьбы. Обещание друг друга. Они перевели дух. Нашли слова и силы в глубине глаз друг друга. Они были сильны. Не по одиночке, а вместе. Неразделимые. Готовые идти дальше. Плечом к плечу, в самое сердце зимы.