Глотка Древнего Змея:

Воздух в Глотке Древнего Змея был не воздухом, а прахом эпох. Он висел густой, липкой пеленой, пропитанный запахом окаменевшей гнили и сухого, как трещина в пустыне, шипения. Шипения, что не звучало в ушах, а вибрировало в костях, напоминая о спящем под скалами исполине. Стены тоннеля, высеченные не водой, а скольжением чешуи величиной со щит, были испещрены бороздами, похожими на заживающие шрамы. В их глубине мерцали высохшие, как окаменевшая смола, капли чего-то темного, источавшие слабый, едкий аромат ржавого железа и тлена. Шепот камней здесь был не просто искажен — он был надломленным, переходящим в стон замурованного живьем существа, несущим леденящую душу тягучесть векового проклятия.

Эхо, их проводник — сгусток сгущенного мрака и звездной пыли — скользил бесшумно. Его кристаллические глаза, два затонувших озера бледного света, выхватывали из кромешной мглы зловещие очертания: нависающие, как клыки, скальные выступы и зияющие, словно раны, боковые проходы. Из этих черных пастей лилось не просто дуновение — лилось дыхание Пустоты, леденящее до оскомины на зубах, несущее запах небытия. Снаружи, все ближе, нарастал многоухий вой Гончих Пустоты — существ, сотканных из самой сути небытия и искаженной жизни. Лес под их натиском не просто стонал — он хрипел, корчился, теряя связь с корнями.
 — Они не просто выжигают, Лин Фэн, — мысленный голос Лэй Янь прорезал сознание, ее сияние внутри него сжалось в тревожный, пульсирующий комок. — Пустота — это кислота для духа. Она разъедает саму память деревьев, их связь с землей. Мы должны выйти. Чистыми. Иначе унесем заразу с собой.
 — Эхо, есть ли путь короче? — Голос Лань Синьюэ, обычно чистый, как горный ручей, был приглушен, надтреснут. Ее лунное сияние, окутывавшее их невидимым покровом, маскирующим следы ци, мерцало неровно, как пламя на сильном ветру. Каждая иллюзия против Вратников, каждый миг поддержания завесы стоили ей капли жизненной эссенции, и это накопленное истощение звенело в каждом слове.

Дух камня замер, его текучая форма стала неподвижной, почти окаменевшей. Он вслушивался не ушами, а всей своей каменной сутью в глубинную вибрацию породы, в ее скрытые трещины и пустоты.
«Есть… Тропа Сломанного Клыка. Прямее. Глубже. Но… она ведет сквозь Сердцевину Проклятия. Туда… где дремлет Гнев Предков. Не сон, а… оцепенение зверя перед прыжком.»

Лин Фэн почувствовал, как его собственная кровь отозвалась на слова Эхо глухим гулом, подобным удару в погребальный колокол. То слабое, едва уловимое биение, что он ощутил у Алтаря Предков, теперь отдавалось в висках навязчивым, болезненным стуком. Проклятие его рода, обычно тлеющий уголек под пеплом воли, вспыхнуло жарким, едким пламенем, отзываясь на зов родственной скверны. Риск быть растерзанными Гончими или настигнутыми Изгнанником был не просто выше — он был неизбежным. Встреча с древним гневом… это был шанс. Горький, смертельный, но их шанс.
 — Идем, — выдохнул он, сжимая кулаки до побеления костяшек, чувствуя, как ярость предков шевелится в его жилах.

Тропа Сломанного Клыка и Испытание Проклятия:

Тропа Сломанного Клыка не петляла — она рубила вниз, как удар секиры, в самое нутро горного чудовища. Воздух терял влагу, становясь обжигающе сухим и тяжелым, пропитанным запахом раскаленного железа и… горьковатой сладостью пепла забытых костров. Темный камень стен сменился рыжей, пористой породой, напоминающей запекшуюся, окисленную кровь. Шепот камней здесь не просто превратился в стон — он стал рычащим гудением, вибрацией огромного, запертого в каменной клетке зверя, чья ярость пропитала каждый атом скалы. Лин Фэн шагал впереди, его Незыблемое Сердце — неприступная крепость духа. Но ее фундамент — его кровь, носительница проклятия, — начал вибрировать с нарастающей силой, угрожая превратить крепость в груду щебня.

Песчаный Кошмар:

Они вышли… и замерли. Перед ними расстилалась не пустыня — это был срез давно умершего мира. Бескрайнее море мелкого песка цвета запекшейся крови под невероятно высоким, гладким куполом из абсолютно черного вулканического стекла. В этом искусственном «небе», как кровавые слепые глаза, висели три призрачных лунных светила — проекции древней катастрофы, отбрасывающие длинные, искаженные тени, которые ползали по дюнам, словно живые. Воздух не просто дрожал — он звенел от невыносимой, иссушающей душу жары и всепроникающей, густой как смола ненависти, исходящей от самого песка.
 — Это… эхо Пустошей, — прошептала Лань Синьюэ, и ее лунное сияние, обычно стойкое, сжалось под невыносимым гнетом места, стало тусклым и хрупким, как иней на стекле. — Проклятие здесь… оно не просто живо. Оно дышит. И оно… знает нас.

Как по зловещей команде, кровавый песок вздыбился. Не просто вихрями, а скульптурными потоками, формируя фигуры воинов в древних, покрытых трещинами словно высохшая глина, доспехах. Их лица не просто искажены болью и яростью — они были пустыми впадинами, где должны быть глаза и рот, но в этих впадинах горел тусклый, ненавидящий все живое свет. Песчаные Фантомы Проклятия. Они не атаковали. Они обернулись к Лин Фэну. И в этих безликих масках, в очертаниях скул, в постановке плеч — он с ужасом узнал свои черты. Черты своего рода, изуродованные проклятием до состояния вечного мученичества.

«Они чувствуют твою кровь, Носитель,» — голос Лэй Янь прозвучал как удар набата в его сознании. «Они видят в тебе своего. И хотят втянуть тебя в свою вечную агонию, растворить в этой ненависти! Держись!»

Фантомы издали вопль — не звук, а вибрацию отчаяния, от которой кровь буквально стыла в жилах, а зубы сводило оскоминой. Они ринулись вперед, их песчаные клинки, вспыхивая багровым светом, оставляли в воздухе не росчерки, а кровавые шрамы, пахнущие железом и тленом.
Лин Фэн встретил первого «Жалом Грозы». Удар, наполненный всей мощью Незыблемого Сердца, разорвал фантома на мириады песчинок. Но прежде чем пыль рассеялась, она уже стекалась обратно, собираясь в ту же фигуру с леденящей душу неизбежностью. Они возрождались не просто из песка — они возрождались из самой сути места, из его проклятой памяти.
 — Печать! На их связь с песком! — закричал Лин Фэн, отбиваясь от двух других фантомов. Их удары передавали не просто холод — они вонзали в душу шипы ледяного отчаяния, высасывающие надежду.
Лань Синьюэ, стиснув зубы, превозмогая давление, давящее на ее разум как гиря, сосредоточилась. Ее пальцы выписывали не иллюзию, а Печать Обезвоживания Снов — сложнейший узор из лунного света. Серебристое сияние упало не на фантомов, а на песок вокруг них. Это была не разрушительная сила, а… разделяющая. Она создавала тончайший, мерцающий барьер между песчаным телом фантома и проклятой эссенцией пустыни, его питавшей. Воины замерли, их формы стали расплываться по краям, терять четкость, как мираж на жаре. Они все еще были опасны, но лишились своей ужасающей бессмертности в этом месте.

Этого мгновения слабости хватило. Лин Фэн не стал бить снова. Он вдохнул всей грудью, вобрав в себя гнет веков, боль рода, позор падения — и выпустил Крик. Но это был не крик ярости. Это был рев Незыблемой Истины Принятия. Он признал боль своего рода, его грех, его проклятие. Он не отрекался, не боялся. Он принял его как шрам на душе, как горький урок, как неотъемлемую часть себя. Крик, наполненный этой тяжелой, болезненной истиной, пронесся по пустыне. И песчаные фантомы… замерли. На их искаженных масках на миг промелькнуло нечто, отдаленно напоминающее… изумление, а затем — глубокую, бесконечную печаль. Они не рассыпались в пыль — они растворились, превратившись в кроваво-красный туман, который тихо, почти с облегчением, осел обратно на дюны.

Цена была чудовищной. Лин Фэн рухнул на колени, струйка крови из носа алела на песке цвета ржавчины. Принятие проклятия ударило по нему не извне, а изнутри, как взрыв в самой сердцевине его существа. Лань Синьюэ бросилась к нему, ее руки дрожали, лунный свет лился на его плечи, пытаясь исцелить не тело, а трещины в духе, залить жаром проклятия его Незыблемое Сердце. — Гроза? — ее голос сорвался на шепот, полный леденящей тревоги. — Идет, — он поднялся, опираясь на ее плечо, чувствуя, как каждое движение отзывается болью в самой крови. Но в его глазах горел уже другой огонь — не пламя ярости, а глубинное, неистовое свечение кремня под ударом. Он чувствовал источник артефакта теперь не как точку на карте, а как зов в собственных жилах. Он был близко. Прямо здесь, под этими проклятыми песками.

Находка и Предательство:

Эхо, его форма все еще подрагивала от эха битвы, указал мерцающей конечностью на гигантскую барханную дюну. На ее вершине, как наконечник копья, торчал обломок абсолютно черного, лишенного всякого блеска камня, похожий на обломившийся клык титанического змея.

«Там. Под ним. Вход в Гробницу Заточенного Гнева. Где спит… был заточен… Гнев.»

Они поднялись по зыбкому склону. Лин Фэн положил ладонь на леденящий, как вечный лед, черный камень. Его кровь вскипела, ударив в виски волной жара. Он узнал этот камень. Камень Заточения из видений предков. Он не приказал песку — он впустил в себя пульсацию камня, позволил своей крови резонировать с древней печатью. Песок послушно, почти с покорностью, пополз в стороны, открывая узкий, как рана, проход, ведущий в кромешную тьму, от которой веяло запахом остывшей лавы и… старой, запекшейся крови.

Внутри было тесно, душно, воздух стоял тяжелый, насыщенный древней мощью и горечью. В центре небольшой, выжженной пещеры на грубом каменном постаменте, похожем на наковальню, лежал артефакт. Не величественный меч или посох, а Песочный Сердечник. Он выглядел как сгусток застывшей, кроваво-красной стеклянной лавы, внутри которого пульсировал темный, как черная дыра, огонек. От него исходила аура древней, неистовой ярости, но и… невероятной, упрямой стойкости. Ключ не просто к контролю над проклятием рода, а к его превращению из яда в горючее, из цепи — в оружие.

Лин Фэн протянул руку. Сердце Горы в его груди забилось в унисон с мерцанием Сердечника. В момент прикосновения пальцев к теплой, почти живой поверхности, в его сознание ворвался поток образов: не только битвы и падения, но и несгибаемая гордость предков, их стальная воля, их добровольная жертва ради грядущих поколений. Проклятие было не только карой, но и печатью их наследия, клеймом их неукротимой силы. Артефакт узнал его кровь. Он стал теплым, почти горячим в его ладони, пульсация внутри него синхронизировалась с биением его сердца.

Но в этот миг абсолютного слияния Эхо вскрикнул — не шепотом, а пронзительным, хрустальным звоном ломающегося стекла, полным агонии. Его мерцающая форма искривилась, сжалась, потускнела. Из густой тени за постаментом, словно материализуясь из самой тьмы, шагнула фигура.

Изгнанник.

Он был одет в потертые, некогда роскошные одежды цвета увядшей лунной пыли, выгоревшие до серого пепла. Его лицо, когда-то, должно быть, благородное, теперь было изборождено не просто морщинами — трещинами горечи и озлобления, делающими его похожим на старую фреску. В руках он сжимал короткий посох из черного нефрита, холодного как космос; на его вершине пульсировал сложный символ — Печать Забвения, излучающая леденящий душу холод не температуры, а стирания — памяти, смысла, самой сути бытия.
 — Совершенно безупречно вовремя, — его голос был шипящим, как песок, сыплющийся по сухому пергаменту, с нотками извращенного удовлетворения. — Благодарю за проводника, Дорогая Племянница. И за ключ… Недостойный Потомок. — Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Песочному Сердечнику в руке Лин Фэна. — Кровь твоего проклятого рода… последний, столь труднодоступный ингредиент для пробуждения Истины на Пике. Истины, которую я обращу в оружие, чтобы стереть Нефритовую Луну, твоего драгоценного Отца-Императора и всю его лживую империю из памяти самого времени.

Лань Синьюэ молнией встала между Изгнанником и Лин Фэном, ее лунный клинок материализовался в руке с звоном разбитого зеркала. — Дядя… — в ее голосе бушевала буря: шок, ненависть, боль от предательства кровного родственника, смешанная с леденящим ужасом. — Ты… продал душу Тьме Звездного Сердца? Ему?
Изгнанник усмехнулся, и в этой усмешке не было ничего человеческого.
 — Продался? Нет, Наивная Девочка. Я Прозрел. Узрел истинную, гнилую природу нашей «священной» Луны. Узрел жертвы, на костях которых возведена ее мощь. «Господин»… он просто снял пелену с моих глаз. А теперь… — он вскинул посох, Печать на вершине вспыхнула ослепительно-белым, абсолютно безжизненным светом, — …отдайте Сердечник. И… ваши воспоминания. Они мне больше не нужны.

Печать Забвения: Безликий Рассвет!
Жертва и Отчаянный Ход:

Волна абсолютного забвения хлынула на них. Это был не свет и не тьма — это было ничто, стирающее личность, память, саму волю к существованию. Лунный свет Лань Синьюэ погас, как свеча на ветру, ее клинок задрожал, став тусклым и тяжелым. Лин Фэн почувствовал, как его Незыблемое Сердце, только что усиленное артефактом, дрогнуло. Воспоминания — прохлада озера, первый удар «Жала Грозы», ее улыбка в лунном свете — стали растворяться, превращаться в блеклые, бессмысленные пятна…

В этот миг Эхо, искаженный эхом Печати Забвения (не прямой целью, но страдающий от ее всепожирающей ауры), совершил не атаку, а жертву. Он не бросился на Изгнанника. Он ринулся на Лин Фэна и Лань Синьюэ. Но не для вреда. Его кристаллическая форма распалась, превратившись в жидкий, мерцающий поток света, который обволок их мгновенным, хрупким Коконом Каменного Шепота. Это был не щит, а противоядие — он не блокировал Печать, но насытил пространство внутри вибрациями вечной памяти Земли: шелестом первых листьев, грохотом рождающихся гор, тихими клятвами, высеченными в камне, вековым шепотом скал. Волна Забвения ударила в кокон.

ЗВОН!

Кокон взорвался мириадами светящихся осколков, как разбитая хрустальная сфера. Эхо исчез, растворившись без следа, пожертвовав своей сутью. Но его жертва купила им драгоценное мгновение ясности. Печать Забвения ослабла, ее стирающая сила расфокусировалась, потеряла четкость цели. Лин Фэн и Лань Синьюэ, оглушенные, с разрывающимися от боли головами, но не стертые, рухнули на колени.

Изгнанник издал вопль чистой ярости, поднимая посох для сокрушительного удара. Но Лин Фэн уже сжимал в кулаке Песочный Сердечник. Он не вложил в него ярость. Он вложил Боль Принятия и Несгибаемую Волю Предков, чей дух он только что ощутил. Артефакт отозвался. Кроваво-красный свет, густой как кровь, хлынул из него не в Изгнанника, а в песчаный пол под его ногами.

Песок взорвался. Не просто вихрем, а Проклятым Песчаным Адским Пламенем. Фантомы, которых Лин Фэн усмирил, но не уничтожил, проснулись с новой, неистовой силой, втягиваемые яростью артефакта. Они обрушились на Изгнанника не как воины, а как живое проклятие, воплощенная ненависть места, пожирающая его ци, разрывающая его концентрацию, высасывающая саму память о ритуале Печати из его разума.
 — НЕВОЗМОЖНО! — заревел Изгнанник, отбиваясь посохом, но Печать Забвения на навершии гасла, ее символы меркли в хаосе древней, направленной именно на него ненависти. — ТЫ… ЖАЛКОЕ ПРОКЛЯТОЕ ЧЕРВИЩЕ! Я ВЫРВУ ТВОЮ ДУШУ!
 — Бежим! — Лань Синьюэ, еще шатаясь, вцепилась в руку Лин Фэна. Они рванули к выходу из пещеры, пока Изгнанник был скован клубком вопящих песчаных фантомов и бушующей стихией разбуженного проклятия, усиленного Сердечником.

Они вырвались на кровавые пески подземной пустыни. Вопли Гончих Пустоты были уже совсем рядом, прямо у входа в Глотку Древнего Змея, сливаясь в один протяжный, голодный вой. Путь к выходу из Пустошей змеился вдаль, казался бесконечным под зловещими «лунами». — Он вырвется, — Лин Фэн спрятал артефакт под одежду, чувствуя его жар и тяжелую пульсацию, словно второе, ядовитое сердце. Его рука дрожала не только от усилия — сама плоть отзывалась болью на контакт с Сердечником. — И он знает про Пик. Он доберется туда. Первым.

Лань Синьюэ кивнула, ее лицо было бледным как лунный камень, но в глазах горела стальная решимость. Она бросила взгляд на место, где исчез Эхо — на горстку мерцающей пыли, таявшей на кровавом песке. — Он купил нам время. Ценой всего. Теперь наш долг — оправдать его жертву. На Пик Ледяной Истины. Быстрее него. Быстрее Гончих. — Она посмотрела на Лин Фэна, ее взгляд сканировал его не только глазами, но и лунным сиянием, пытаясь ощутить состояние его духа. — Ты… выдержишь? Артефакт… он внутри тебя теперь… как заноза. Или клинок.

Лин Фэн сжал кулак. Боль от проклятия была теперь не врагом — она была лезвием в его руке, острым, опасным, но его. Он ощущал гул Предков в Сердечнике, их ярость и их стойкость, смешивающиеся с его собственной волей. — Выдержу. Ты поведешь. Лед… — он взглянул на нее, видя в ее глазах отражение собственной решимости и трещины усталости, — …это твой путь к Истине. И я пойду с тобой.

Они бросились вперед, в глубь кровавых песков, к едва видному выходу, за которым маячил новый кошмар — Зал Замерзших Зеркал и Истина Лань Синьюэ. За ними, из пещеры, вырвался нечеловеческий вопль Изгнанника — смесь ярости, боли и клятвы неминуемой мести. И над всем этим, невидимо, нависал холодный, расчетливый разум «Господина», чьи Гончие уже врывались в Глотку Древнего Змея, перекрывая последний путь к отступлению. Охота перешла в финальную, самую отчаянную фазу.

Черная Башня

Где-то в Черной Башне, возвышающейся над искаженными ландшафтами Забвения…

Человек в темных одеждах, чьи черты тонули в тенях капюшона, наблюдал за сложным устройством из мерцающих кристаллов и текучего мрака. Метка Изгнанника (Печать Забвения) ярко вспыхнула, затем затрепетала, смешавшись с кроваво-багровым следом Проклятия рода Лин Фэна. Метка Лин Фэна и Лань Синьюэ рванулась к выходу из Пустошей.
 — Прекрасно, — его губы растянулись в беззвучном, безжизненном подобии улыбке. — Боль углубляется. Проклятие активировано и жаждет реализации. Изгнанник ожесточен до безумия. А Принцесса… — он провел длинным, бледным пальцем по голубой, ледяной метке, ведущей к Ледяному Пику, — …спешит навстречу своему самому глубокому страху, своей самой разрушительной иллюзии. — Он повернулся к безликой тени у стены. — Разбудите Сердце Тьмы. Пусть его зов начнет резонировать с их новыми игрушками. Пусть они почувствуют Истинное Место Силы… и устремятся к нему, как мотыльки на уничтожающее пламя. — Он снова взглянул на устройство, где метки сближались с Пиком, его голос стал тише, полным леденящего предвкушения. — Конец… интригующе близок. И прекрасен в своей неизбежности