Воздух в пещере Алтаря Помнящих загустел не просто от предсмертного вопля — он стал вязким, как остывающая кровь, пропитанный горечью озона и едкой пылью стираемой реальности. Каждый вдох Лин Фэна давался с усилием, словно легкие наполнялись не воздухом, а предсмертным потусторонним хрипом. Щупальце Пустоты, прорвавшее дверь, было не отсутствием света, а анти-существованием. Там, где оно касалось камня, не оставалось даже пепла — атомы, энергия, сама память материи растворялась в абсолютной, беззвучной черноте, оставляя после себя зияющую рану в ткани бытия. Его движение сопровождалось не скрежетом, а всхлипывающим затиханием звука. За ним в прореху втискивались силуэты Вратников Пустоты. Их доспехи не отражали свет — они его пожирали, будучи выкроены из самой ткани небытия. Безликие шлемы мерцали, как поверхность черной дыры, искривляя пространство вокруг. Их присутствие было физическим гнетом — свет звездного иероглифа на Алтаре не гас, а истощался, тускнея, как угасающая звезда; древний шепот камней заглушался леденящим душу гулом вакуума. Давление небытия сдавило грудь Лин Фэна и Лань Синьюэ, угрожая раздавить не только кости, но и саму искру сознания.
 — Не дать им добраться до Сердца! — мысленный крик Лэй Янь пронзил сознание Лин Фэна, ее сияние внутри него вспыхнуло тревожным, как артериальная кровь, алым. — Их Пустота — антитеза всему сущему! Она может не погасить Сердце Звезды, а вырвать его из бытия! Исказить карту до неузнаваемости!

Лань Синьюэ действовала первой. Ее руки взметнулись в жесте, напоминающем танец лунной жрицы, каждый палец выписывал в воздухе сияющие серебристым инеем руны. Серебристый свет хлынул не просто из пальцев — он излился из ее самой сущности, холодный, чистый, неземной. Он не формировал щит — он ткал перед Алтарем поверхность… не стеклянную, а жидкортутную, безупречно гладкую, бесконечно глубокую. Это было окно не в иное место, а в саму концепцию Отражения, ловушка для абстрактной сути Пустоты. Великая Печать Отражения Лунного Диска мерцала, как поверхность лунного моря в безветренную ночь, храня в своих глубинах отсветы несуществующих звезд.

Первый Вратник, чья рука-клинок из сгущенного небытия рванулась к Сердцу, встретил зеркало. Произошло не столкновение — свершилась метафизическая катастрофа. Два абсолютных Ничто встретились в точке противоречия. Пространство не взорвалось — оно схлопнулось в немом катаклизме. Вспышка была не светом, а мгновенной вспышкой еще более совершенной черноты, беззвучной, но от которой задрожали вековые камни Алтаря, посыпавшись мелкой крошкой. Вратник отшатнулся — его «рука» не дымилась, а распадалась на клубящиеся вихри нестабильного небытия, теряя форму и связность.

Но их было трое. Двое других скользнули, как тени, обойдя зеркало, их безликие шлемы повернулись к Лин Фэну и Лань Синьюэ. Один поднял руку — и пространство перед Лин Фэном не просто схлопывалось — оно свивалось в смертоносный узел, образуя черную дыру размером с кулак, но с гравитацией пасти левиафана. Она втягивала не только свет и воздух — она высасывала ци, жизненную силу, окрашивая края воронки в болезненно-фиолетовый цвет вымирания.

Незыблемое Сердце против Небытия. Лин Фэн не отступил — он шагнул навстречу гибели. «Жало Грозы» в его руке не светилось — оно утяжелилось, став тусклым и неподъемным, как сердцевина континента. В его кулаке билось Сердце Горы — не просто артефакт, а древний ритм самой земли, утверждающий непреложность существования. Удар был не тихим — он был глубинным гулом, ударом тектонической плиты. Трещины, побежавшие по полу, светились тусклым оранжевым светом расплавленной породы. Черная дыра замерла, превратившись в пульсирующий, многоцветный сгусток хаотичных энергий — неустойчивое сердце стихийного бедствия.
 — Синьюэ! Теперь! — Лин Фэн прохрипел сквозь стиснутые зуба, капли пота, смешанные с каменной пылью, стекали по вискам.
Она поняла без слов. Ее пальцы выписали не печать — они выткали сон. Иллюзорный Лабиринт Вечности возник не вокруг, а внутри бьющегося сгустка хаоса. Это были не просто ложные пути — это были сияющие ловушки воспоминаний, временные петли, закрученные в спирали забытых эпох, тупики, сверкающие ложными обещаниями вечности. Хаотичная энергия дыры, искаженная, одураченная иллюзией, рванула не наружу, а внутрь собственного нутра. Раздался звук — не всхлип, а надтреснутый стон разрываемой материи. Черная дыра схлопнулась не с хлопком, а с оглушительным хрустом ломающихся пространственных осей, отбросив Вратника, как щепку, в черный дым его же доспехов.

Но третий Вратник использовал замешательство. Он не атаковал — он прикоснулся к каменному полу у ног Лань Синьюэ. Камень не исчез — он растворился, превратившись в зыбучие пески цвета ночного космоса, усыпанные мертвыми звездами-искорками. Они не просто затягивали — они аннигилировали форму и вес. Лунная Принцесса почувствовала, как ее ци затухает, как ноги погружаются не в холод, а в абсолютное отсутствие ощущения, леденящий вакуум небытия.

Рывок. Лин Фэн, все еще оглушенный отдачей от удара по черной дыре, увидел. Инстинкт, выкованный в горниле тысячи боев, сработал быстрее мысли. Он не побежал — он искривил инерцию, использовав остаточную энергию схлопывания дыры для немыслимого прыжка-кувырка вбок, его рука, крепкая как корень скалы, обхватила Лань Синьюэ за талию — якорь в бурлящем море небытия. Они кубарем откатились в сторону, едва избежав гибельной ловушки. Край его доспеха, коснувшийся Пустоты, не шипел — он испарялся тонкой струйкой черного дыма, оставляя на металле мертвенно-серый налет распада.

Взгляды их встретились. Времени на слова не было. Только молния благодарности в глубине лунных глаз Лань Синьюэ и стальная, непреклонная решимость в горящем взоре Лин Фэна. Их ци, яростная Гроза и холодная Луна, на мгновение сплелись в единый вихрь — Незыблемость, одетая в Грезу.
 — Смотритель! — крикнул Лин Фэн, откатываясь к Алтарю, где каменный хранитель стоял неподвижно, как сама гора, его звездные глаза пылали холодным огнем наблюдения.

«Песня Предков!» — прозвучало в их умах, и голос Смотрителя был не просто полон ярости — он ревел, как землетрясение, голосом разгневанной земли. «Они оскверняют Каменное Лоно! Позовите Камни на Помощь!»

Испытание Духа: Голос Крови и Шепот Звезд

Смотритель ударил своим древним, покрытым рунами каменным посохом по Алтарю Помнящих. Звездный иероглиф вспыхнул ослепительно, как сверхновая, заливая пещеру нестерпимо-белым светом. Гул пещеры превратился в низкий, сокрушительный рев, от которого задрожали внутренности. Стены, потолок, сам пол ожили. Не для разрушения. Гигантские каменные «пальцы», шершавые и покрытые мхом веков, выросли из стен, сжимаясь в попытке схватить Вратников. Каменные сталактиты обрушились вниз, не как копья, а как божественные молоты Предков. Сам Лес Шепчущих Камней пробудился от многовекового сна, его гневная воля наполнила каждый валун, каждую трещину.

Вратники отпрянули, уворачиваясь от смертоносных каменных тисков, их доспехи Пустоты гасили удары, шипя и дымясь, но не могли полностью противостоять ярости самой пробудившейся Земли. Прореха в двери начала затягиваться живым, пульсирующим камнем, как рана на плоти мира.

Но испытание для Лин Фэна и Лань Синьюэ только начиналось. Вспышка звездного иероглифа на Алтаре не погасла — она устремилась в них. Не карта пространства… Карта Души, выжженная в сознании.

Лин Фэн увидел: Бескрайнюю пустыню под тремя лунами — кровавой, мертвенно-синей и ядовито-зеленой. Тени великанов не просто сражались — они поглощали друг друга в вечном, бессмысленном танце ярости среди барханов, сложенных из костяного песка. Жажда была не физической — это была жажда искупления, выжигающая глотку. Боль от древнего проклятия пульсировала в самой его крови, тяжким камнем на душе, источником той изначальной слабости и стыда, что гнали его вперед. И… слабый пульс. Не звук, а вибрация в костях, зовущая из глубин песков — пульс, родственный Сердцу Горы, но старше, дичее, пропитанный песком и кровью предков. Артефакт. Не ключ, а затвор, удерживающий проклятие… или выпускающий истинную, дикую мощь рода. Путь к нему лежал через Пустоши Проклятия, где ветра несли не песок, а шепот безумия, и где теряли не разум, а самую суть своего «Я» даже Незыблемые.

Лань Синьюэ увидела: Ледяной пик, не просто высокий, а пронзающий небесный купол, сияющий холодным, бездушным светом вечной зимы. Древний Нефритовый Павильон был не просто запечатан — он был вморожен в ледник, как насекомое в янтаре, его изящные формы искажены вечным холодом. Внутри — не артефакт, а Истина. Не знание, а леденящее откровение о темных, кровавых истоках ее лунной силы, о жертве, кричащей в безмолвии веков, что легла в основу могущества Нефритовой Луны, о предательстве, замаскированном под благочестивую легенду. Чтобы добраться туда, нужно было пройти через Зал Замерзших Зеркал, где отражались не лица, а самые глубокие, запрятанные страхи — страх недостойности, страх быть лишь инструментом в чужих руках, страх той самой тьмы, что таилась в истории Луны, как червоточина. Лед пика был не просто холодным — он обжигал душу предчувствием неизбежного крушения иллюзий.

Испытание было не в силе, а в готовности прикоснуться к бездне внутри себя. Готовности принять свое прошлое, каким бы гнилым оно ни было. Готовности посмотреть в глаза самому темному страху и не отвернуться. Готовности пожертвовать уютом лжи ради горького хлеба истины и силы, купленной этой ценой.

Лин Фэн почувствовал, как дрогнула сама его Незыблемость. Проклятие… оно всегда было его тайной болью, срамным клеймом, источником изначальной слабости и гнева. Принять его? Идти к нему? Это было не риск — это было добровольное погружение в ад, риск потерять не только разум, но и само право называться человеком, растворившись в ярости и боли предков. Но в видении он ощутил и другое — первобытную мощь, дикую, необузданную, способную сокрушить саму Пустоту. Силу его крови, зовущую из песков зовом древнего тотема.

Лань Синьюэ содрогнулась, как от прикосновения льда к обнаженному нерву. Темное пятно в истории Луны… она всегда чувствовала его холодную тень на своей душе. Узнать правду могло означать крушение всего фундамента, на котором стояла ее жизнь и вера. Но в глубине Истины она почувствовала и чистоту, исток, не запятнанный ни кровью, ни ложью — ключ к подлинной свободе и могуществу, недоступному для слепых последователей.

Их взгляды встретились в реальном мире, сквозь ослепительное, дребезжащее сияние звездного иероглифа. Ни слова. Но в этом взгляде было все: леденящий страх перед бездной, раскаленная решимость идти до конца, тяжелое понимание неизбежной, кровавой цены и… хрупкая, но нерушимая нить доверия. Доверие к тому, что другой выстоит даже там, где они сами могут сломаться, что их союз — Гроза и Луна — переживет испепеляющее дыхание этой бездны.
 — Мы пойдем, — голос Лин Фэна был хриплым, как скрежет камней, но твердым, как гранитная плита. Он говорил за них обоих, принимая вызов крови и тени.
 — Мы найдем, — подтвердила Лань Синьюэ, ее голос звенел, как удар хрустального колокольчика по льду, но в его чистоте теперь звенела неумолимая сталь решимости. Она протянула руку, и на ее ладони сложился и засветился крошечный фрагмент звездной карты — их следующий пункт: Пустоши Проклятия, место, отмеченное кроваво-бурым знаком на мерцающем фоне.

Неожиданный Союзник и Тень Предателя

Когда свет иероглифа погас, словно захлебнувшись, пещера преобразилась. Дверь была наглухо запечатана живым, дышащим камнем, Вратники исчезли — отступили в щели реальности или были поглощены разгневанным Лесом. Смотритель стоял у Алтаря, его каменное лицо выражало нечто похожее на глубокое, немое уважение.

«Вы приняли Зов Крови и Истины,» — прозвучало в их умах, голос глухой, как эхо из глубин шахты, но исполненный силы. «Путь будет опасен. Тени давят, и Пустошь не спит. Но Лес помнит. И дает вам Проводника.»

Из тени за Алтарем выплыла, а не вышла, фигура. Не человек и не каменное существо. Это был Дух Шепчущего Камня — существо, сотканное из звуковых вибраций и мерцающего света, напоминающее человеческий силуэт лишь отдаленно. Его тело было прозрачным, как горный хрусталь, и мерцало, переливаясь глубокими аметистовыми, базальтово-черными, малахитово-зелеными отсветами, словно внутренность гигантской жеоды. Глаза — не просто кристаллы, а сверкающие бриллиантовые точки, хранящие холодный свет далеких звезд и древнее, немое знание земли. Движения его были плавными, как течение подземной реки, но прерывистыми, как мерцание света на воде.

«Я — Эхо,» — прошептал он, но это был не звук ушами, а вибрация в костях, сам шепот Леса, сливающийся с гудением камней. «Я проведу вас через Пустоши к Месту Крови. Я знаю тропы, где Проклятие дремлет кошмарным сном. И тени, что ползают в его глубинах.»

Лин Фэн кивнул, оценивая мерцающий призрачный силуэт. Проводник был даром. Но Лэй Янь мысленно предупредила, ее голос звучал напряженно, как натянутая струна: «Он часть Леса. Но Лес… древний и многоголосый. Он слышит шепот ветра в расселинах, помнит шаги давно умерших, чувствует вибрацию чужих мыслей, как дрожь по каменным жилам. Каждое твое слово, каждая сильная эмоция — рябь на воде его сознания. Будь осторожен, что выпускаешь из сердца.»

Они покинули пещеру Алтаря, оставив Сердце Звезды, надежно упрятанное в каменное лоно, его след едва уловимый, как дыхание спящего дракона. Эхо вел их по скрытым, почти невидимым тропам среди гигантских, молчаливых исполинов-монолитов. Шепот камней теперь был для них не просто шумом — он нес информацию, сплетену в мелодию: предупреждения о грядущих подземных толчках, о местах, где скопилась древняя ярость земли, о… следах других путников, враждебных и чужих.

Именно Эхо первым ощутил его. Дух замер, не как человек, а как внезапно окаменевший поток света. Его кристаллические глаза сжались до булавочных головок, излучая тревожное янтарное сияние.

«Чужой. Сильный. Знакомый Лесу… и проклятый им.» — его «голос» стал резким, как скрежет камня по камню. «Его след — язва на камне. Он идет параллельной тропой горя. К Пику Ледяной Истины.»
 — Чэнь Хай? — мгновенно насторожилась Лань Синьюэ, ее рука молнией легла на рукоять невидимого, но готового явиться лунного клинка, пальцы сжались до белизны.

«Нет,» — прошептал Эхо. «Другой. Его ци… пахнет холодным пеплом и сломанными клятвами. Он несет Печать… но не Луны. Печать Забвения.»

Лин Фэн почувствовал не укол, а ледяную руку, сжимающую его сердце. Печать Забвения… Это был стиль не просто легендарного — это был кошмар его детства, страшилка Нефритового Двора. Старший Брат нынешнего Императора… не просто изгнанный, а стертый, имя его запрещено произносить, его деяния — черное пятно, которое пытались забыть магией самой Луны. Если он был на стороне «Господина» и шел за Истиной Лань Синьюэ… это означало, что враг проник не просто глубоко — он пустил корни в гнилую сердцевину их мира, как червь в яблоке.
 — Он знает, куда мы идем? — спросил Лин Фэн, его голос был тихим, как шелест змеиной чешуи по камню, но наполненным сдерживаемой яростью бури.

«Он следует за… кровавым эхом вашего выбора,» — ответил Эхо, его мерцание стало нервным, прерывистым. «Карта души оставила шрам в Лесу. Он чует его. Охотится. Не только за Истиной Принцессы… но и за тобой, Дитя Грозы. Твоя кровь… она ключ. К пробуждению того, что должно спать вечно. Для ритуала, от которого содрогнутся основы.»

Риск стал не просто высоким — он стал пульсирующей раной на самом бытии. Враги были везде: Вратники Пустоты, Гончие «Господина» (чьи ледяные, голодные вопли уже доносились издалека, как вой стаи), а теперь и могущественный призрак из прошлого, изгнанник-предатель, знающий их сокровенные тайны и слабости. Их путь к артефактам и силе пролегал не просто через минное поле — через болото древних проклятий и предательств, где каждый шаг мог стать последним.

Лань Синьюэ посмотрела на Лин Фэна. Страх в ее глазах не исчез — он кристаллизовался в холодный, лунный огонь непреклонной воли.
 — Тогда ускоримся, — сказала она, и в ее голосе звенела ледяная сталь. — Пусть этот труп, ползущий из прошлого, попробует догнать Грозу и Луну в их собственной стихии. Эхо, веди самой быстрой и самой опасной тропой. Через Глотку Древнего Змея. Пусть дыхание спящего чудища проверит его решимость.

Эхо мерцающе кивнул, его полупрозрачная форма заструилась, указывая путь в узкую, темную, как глотка змеи, расселину между двумя исполинскими камнями, откуда веяло дыханием чего-то древнего, огромного и спящего, пахнущего камнем и временем. Путь через гибельные Пустоши Проклятия начинался. И за каждым их шагом теперь незримо следовала не одна, а множество голодных теней.

Где-то в Черной Башне…

Человек в темных одеждах, его пальцы, похожие на высохшие ветви, обтянутые пергаментной кожей, скользнули по поверхности сложного устройства. Оно было собрано из черных, поглощающих свет кристаллов и жидкой, вязкой тьмы, пульсирующей внутри изогнутых стеклянных трубок, как темная кровь. В центре этой инфернальной конструкции плавали два светящихся следа: один — кроваво-красный, как открытая рана, уходящий в бесконечные пески, другой — ледяной голубой, как сердце айсберга, устремленный к заоблачному пику. Рядом с голубым следом, как гниющая плесень на чистом льду, мерцала еще одна метка — тускло-серая, испещренная черными трещинами, метка Печати Забвения.
 — Идеально, — его голос был скрипом высохшего дерева, но в нем звенело глухое, паучье удовлетворение. — Гончии разожгут костер паники, выжигая Лес, вынудив их бежать прямо в пасти ловушек. Пустоши проверят их дух на хрупкость, как мороз хрупкий лист, Ледяной Пик — на верность иллюзиям, как кислота верность металлу. А мой старый «друг»… — он коснулся серой метки костяным пальцем, и метка вздрогнула, как живая, издав тихий шипящий звук, — …обеспечит, чтобы даже если они выползут, цена за силу была… выплачена их кровью, их болью, их рассудком. Пусть дерутся. Пусть страдают. Пусть рвут когтями и зубами свои артефакты из пасти проклятий. В конце пути… все нити, все их страдания, вся их добытая сила… схлопнутся в Истинном Месте Силы. И все — рухнет к моим ногам. Удобренная почва для Посева Нового Начала. Удовлетворенный шелест, похожий на смех, замер в темноте Башни.