Лаз вывел не в пещеру, а в русло подземной реки. Не широкий поток, а стремительный, черный как смоль ручей, с грохотом пробивающий себе путь через узкий каньон в скале. Воздух вибрировал от гула воды, пропитанный ледяной сыростью, которая въедалась в кости. Лин Фэн, стоя на узкой каменной полке у воды, почувствовал, как остатки целительной прохлады «Слез Терпения» столкнулись с новой, свинцовой волной изнеможения. Ребра ныли, каждый вдох давался с хрипом и болью. Но страх за Лань Синьюэ горел в груди ярче любого недуга, угольком, раскаляющим душу.

Он огляделся, сердце сжавшись. Пути назад не было — скала сомкнулась. Впереди — только бурлящая, пожирающая свет тьма реки. Вверх — отвесные, скользкие стены, уходящие в невидимую высь, где, казалось, таились сами Тени. След охотников мог появиться в любой миг. Бежать было некуда. Оставаться — смерти подобно.

«Река — наш путь,» — мысленный голос Лэй Янь прозвучал спокойно, но без прежней отстраненности, с металлической нотой готовности к бою. Ее сияющая форма материализовалась рядом, призрачно мерцая в трепещущем свете молний «Жала Грозы» и бирюзовом отблеске нефритового феникса. Она выглядела… усталой. Ее эфирные доспехи были чуть менее яркими, как потускневшее серебро. «Она унесет нас далеко, смоет следы. Но вода — костоломна и быстра. Держись.»

Лин Фэн кивнул, челюсти сжаты до боли. Он содрал остатки рваной куртки, обмотал ею рукоять «Жала Грозы», создавая жалкое подобие плота, и намертво привязал к поясу флягу с «Слезами». Ключ Ветра и Искру Первогоря он зашил в подкладку пояса — их теплая, обнадеживающая пульсация сквозь ткань была крошечным якорем в надвигающемся хаосе. Нефритовый феникс висел на груди, его свет казался приглушенным, угасшим после передачи тревожного послания — лишь слабый отсвет, как далекая звезда.

Он шагнул в воду. Холод впился тысячами ледяных игл, выжигая дыхание в легких и вырывая не стон, а беззвучный вопль, застрявший в горле. Казалось, кости насквозь пропитались жидким свинцом, а кровь в жилах мгновенно кристаллизовалась. Течение схватило его сразу, как хищная пасть, потащив в черную, грохочущую бездну. Он уцепился за «Жало Грозы», которое держалось на плаву неестественно устойчиво для дерева, и отдался потоку. Грохот обрушился на него, как удар кувалды по наковальне черепа — не просто звук, а физическое давление, сотрясающее кости, глушащее слух до звона в ушах и пульсации в висках. Мысли, страхи, даже образ Лань Синьюэ — все смешалось и было смыто этим всепоглощающим ревом первозданной стихии. Осталось лишь животное: воздух! — вынырнуть, вдохнуть, держаться! — вцепиться в скользкое дерево рукояти, ставшее единственной нитью к жизни. Лэй Янь, как стойкий сияющий светлячок, плыла рядом, ее эфирная форма не страдала от воды, но ее свет служил единственным маяком в кромешной, душащей тьме.

Время сплющилось, растянулось и растворилось в ледяном хаосе. Минуты ли? Вечность? Не было солнца, луны, лишь бесконечная чернота, прорезаемая редкими вспышками молний «Жала» и мерцанием Лэй Янь. Тело превратилось в чужеродный комок боли: мышцы свело судорогой, пальцы закоченели на рукояти меча, зубы выбивали дробную чечетку, которую не было слышно в грохоте. Лишь пульсация — глухая, настойчивая: у пояса — теплая волна артефактов, на груди — слабое, но упорное биение нефритового сердца. Она. Она где-то есть. Она сражается. Это единственная мысль, пробивавшаяся сквозь ледяное оцепенение разума.

Наконец, течение вынесло их в более широкий подземный зал. Река замедлила бег, превратившись в черное, зловещее зеркало, отражающее призрачный свет — на сводах, словно звезды подземного неба, росли огромные, светящиеся бледно-голубым, почти фосфоресцирующим светом грибы-люминофоры. Воздух стал чуть теплее, влажным и спертым. Лин Фэн с нечеловеческим усилием, дрожа всем телом, как в лихорадке, выбрался на плоскую каменную плиту у берега. Он был на грани. Физически — каждое движение отзывалось огнем в мышцах и ледяной дрожью в костях. Морально — пропасть отчаяния зияла под ногами.

Он сидел, обхватив колени, пытаясь согреться прерывистым, хриплым дыханием. «Жало Грозы» лежало рядом, его молнии лишь изредка, как умирающие змеи, пробегали по потемневшему клинку. Лэй Янь сидела напротив, скрестив эфирные ноги, ее призрачная фигура казалась задумчивой, почти медитативной. Сияющие, молниевидные глаза изучали его с незнакомой глубиной, словно читая трещины на его душе.

Молчание повисло тяжелым, влажным покрывалом, нарушаемое только мерными каплями воды с его одежды, падавшими на камень, и далеким, приглушенным теперь гулом реки. Страх за Лань Синьюэ, горечь предательства Чэнь Хая, тяжесть Памяти Горы и вина за Наставника Вана — все это кипело внутри, как ядовитый котел, требуя выхода. И рядом был только один… существо, с кем он мог поговорить. По-настоящему.
 — Ну… — Слово сорвалось хрипом, как ржавая пила по дереву. Горло скребло, язык заплетался. Он сглотнул комок ледяной слизи, пытаясь смочить пересохшие губы. — Ну, что скажешь, Лэй Янь? — Взгляд его был прикован не к ней, а к черной, бездонной глади воды, где отражались призрачные блики ее сияния. — Ты… ты единственная здесь… настоящая. Без масок. Без… — он резко выдохнул, и в этом выдохе было все отчаяние, горечь и усталость, — …без всей этой грязи.

Лэй Янь не ответила сразу. Ее сияющий взгляд скользнул по его сжатым до побеления костяшек кулакам, по напряженным, готовым сорваться плечам, по нефритовому фениксу, который слабо, но упрямо пульсировал у его груди, словно второе, израненное сердце.

«Говори, Носитель Камня и Ветра,» — наконец прозвучал ее мысленный голос. Он был тише обычного, лишенным привычной командирской резкости, почти… мягким. «Твоя боль… она видна. Как глубокая трещина в граните перед ударом молнии. Готовая расколоть скалу.»

Лин Фэн сжал кулаки сильнее, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Слова полились сами, срываясь, как камни в обвал, горячие и горькие: — Обо всем! О стенах Пика Застывшего Облака, которые я считал защитой, а они оказались клеткой! О Наставнике Ване… — голос дрогнул, предательски сдавленный, — …я бросил его! Как трус! Пока он… — Лин Фэн сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, проступая сквозь перчатки кровью, он этого даже не почувствовал. — …покупал нам время своей жизнью! О Чэнь Ли, этом ядовитом гаде, который всегда шипел исподтишка… и о его дяде! Чэнь Хае! — Он вскочил, ткнув пальцем в темноту, словно мог пронзить невидимого врага. — Они… они убили столько своих! Товарищей! Старейшин! Ради чего?! Ради этой… гнилой силы? Этого Забытого Пути, который они извратили в свою жалкую пародию?! И… — Голос сорвался в шепот, полный ужаса. — И Лань Синьюэ… Этот крик… Она в ловушке! Из-за меня? Потому что я… принес ей этот феникс? Или… — Он резко повернулся к Лэй Янь, в его глазах, налитых кровью от напряжения и бессонницы, горел дикий огонь страха и ярости. — Ты… ты из Нефритовой Луны. Ты должна знать! Кто она? Ее семья? Почему… почему она тогда у озера? Почему подошла? Почему дала этот феникс? Почему она?! Во всем этом кровавом, предательском хаосе?!

Он замолчал, тяжело дыша, грудь вздымалась отчаянными рывками. Вопросы висели в воздухе, тяжелые, неотвеченные, как камни на шее.
Лэй Янь смотрела на него. Молнии в ее глазах мерцали, как далекие звезды в бурю.

«Твой гнев… оправдан. Предательство близких — яд, разъедающий душу,» — начала она медленно, взвешивая каждое мысленное слово. «Чэнь Хай… он наследник Тени Предателя из Памяти Горы. Его клан давно вскормлен ложью и жаждой власти, что выше Небесной Гармонии. 'Белый Лотос' для него — лишь ступень. А люди… расходный материал.» Она сделала паузу, и в молниях ее глаз мелькнуло что-то древнее и печальное. «Твой Наставник Ван… он сделал выбор. Как воин. Как страж Пути. Он дал тебе шанс. Чтить его память — не виной, а действием. Стать сильнее. Исправить то, что сломали они.»

Она приблизилась, ее сияющая рука почти коснулась нефритового феникса, и его свет на миг вспыхнул ярче.

«Лань Синьюэ…» — Имя прозвучало в его сознании необычно мягко, почти… бережно. «Она — 'Лунная Принцесса'. Прямая наследница, дочь ныне правящего Владыки Нефритовой Луны. Ее кровь…» Лэй Янь сделала паузу, и молнии в ее глазах замелькали быстрее, словно перебирая древние свитки памяти. «…не просто древняя. Она — живое русло, по которому течет сама суть изначальной Лунной Силы. Она не просто сильна, Носитель. Она — ключ. К пробуждению древних печатей. К восстановлению утраченных ритуалов. К самой гармонии, которую враги так жаждут исказить.» Лэй Янь замолчала, ее эфирная форма слегка колебалась, как пламя на ветру. «Я… пала задолго до ее рождения. Но эхо ее предков… их клятвы, их свет… он отзывается в моем духе. Она пришла на Пик не случайно. 'Нефритовая Луна' чувствует… возмущения в тканях мира. Пробуждение древних артефактов. Пробуждение истинного Забытого Пути. Твое пробуждение, Лин Фэн.» Голос Лэй Янь стал тверже, стальным. «И сейчас она в опасности именно потому, что Чэнь Хай знает — ты отзовёшься. Что ты заботишься. Это твоя сила, Лин Фэн. И твоя уязвимость.»

Лин Фэн закрыл глаза. Картины всплывали снова: ее улыбка у озера — первый луч солнца после долгой зимы, ее тревожный взгляд на турнире — предчувствие бури, ее отчаянный крик «ЖИВИ!» — клятва, выжженная в памяти. Он не был для нее «никем». Она поверила в его огонь, когда он сам в него почти не верил, когда он был лишь потухшим угольком.
 — Что мне делать, Лэй Янь? — его голос был полон отчаяния, хриплого и беззащитного. — Я здесь, под землей, еле живой, как разбитый кувшин. Она там… в ловушке. Чэнь Хай… он вездесущ, как злой дух! Как я могу помочь? Как стать сильнее достаточно быстро? Как… — голос прервался.
«Путь Недостойного не знает коротких путей,» — ответила Лэй Янь, ее голос вновь обрел стальную твердость стратега, но теперь с отзвуком безжалостной правды. «Но он знает огонь. Ярость. Боль. Любовь. Страх за нее — твое топливо сейчас. Используй его. Но направь. Не в безумный рывок на верную смерть. В терпеливую, безжалостную к себе тренировку. Каждая секунда здесь, пока река несет нас в безопасность — твой шанс.» Она указала эфирным пальцем на скрытый у его пояса бугорок — Искру Первогоря. «Искра… она семя истинной силы Сердца Горы. Она требует крови и воли, чтобы прорасти. Требует… жертвы.»
 — Жертвы? — Лин Фэн насторожился, инстинктивно прикрыв рукой пояс.

«Не жизни. Комфорта. Покоя,» — пояснила Лэй Янь, ее взгляд стал пронзительным. «Она сожжет остатки слабости. Усилит боль в тысячу раз, но превратит ее в мощь. Готова ли ты платить эту цену? Ради силы, чтобы спасти ее? Ради шанса сокрушить тень Предателя?»

Лин Фэн посмотрел на место у пояса, откуда исходила теплая пульсация Искры. Он вспомнил боль ударов о камень, боль «Слез Терпения», жгучую боль предательства. Потом он вспомнил ее глаза. Полные веры. Только веры.
 — Готов, — его голос не дрогнул, став тихим и плоским, как лезвие перед ударом. — Скажи, что делать.

«Прими Искру. Не в руку. В Сердце Горы. В самый источник твоей ци. Слей ее с Ключом Ветра. Позволь ей гореть. И выживи,» — инструкция была простой и ужасающей в своей лаконичности. «Я буду направлять потоки. 'Жало Грозы' станет громоотводом для излишков силы. Но боль… ее придется вынести тебе одному.»

Лин Фэн кивнул, движения резкие, механические. Он достал Искру Первогоря. Маленький кусок обсидиана с мерцающей внутри, словно живой, искоркой. Казался безобидным булыжником. Но он чувствовал его мощь — древнюю, созидательную и разрушительную одновременно, дыхание новорожденного мира. Он достал Ключ Ветра. Вихрь внутри хрусталя заволновался, заурчал, почуяв родственную стихию, готовую к буйству.

Он прижал Искру к груди, туда, где билось его Сердце Горы — центр его варварски накачанной, дикой ци. Одновременно он сжал Ключ Ветра, впуская его пронзительную, режущую силу внутрь себя, в меридианы.

«СЕЙЧАС!» — скомандовала Лэй Янь, ее голос прорубал сознание, как меч.

Лин Фэн втолкнул Искру Первогоря в свою циркуляцию ци.

Мир перестал существовать. Вместо него — всепоглощающая белая вспышка внутри черепа, сменившаяся адским катаклизмом в груди. Не солнце — сверхновая. Искра Первогоря, семя творения и разрушения, вонзилась в самое нутро его Сердца Горы, в клокочущий котел дикой, каменной ци и ярости укрощенного ветра. Не слияние — аннигиляция, рождающая новую вселенную боли. Казалось, плоть испаряется слоями, обнажая раскаленные докрасна кости. Меридианы не горели — взрывались сине-белым пламенем, прожигая новые, невообразимые пути сквозь пепел старого. Кости не плавились — трескались с хрустом ломающегося гранита под невероятным внутренним давлением, а потом срастались вновь, плотнее, темнее, прочнее. Боль была абсолютной, вселенской, выжигающей саму мысль. Он закричал, но звук был лишь беззвучным искажением на его лице, потерянным в грохоте внутреннего катаклизма.

«Держись! Направляй излишки в землю! Через ноги! Ветер — охладитель! Развей пламя по каналам! Не дай ему сжечь тебя изнутри!» — голос Лэй Янь резал сознание сквозь агонию, острый и неумолимый. Он чувствовал, как ее эфирная сила, холодная и расчетливая, и молнии «Жала Грозы», бьющие теперь не в воздух, а в камень под ним, работают как аварийные клапаны, сбрасывая чудовищные излишки энергии. Камень под ним трещал, плавился, превращаясь в стекловидную массу. Воздух звенел от статики, пахло озоном и горелой плотью.

Сквозь нечеловеческую агонию он ощущал перерождение. Его Сердце Горы — некогда просто резервуар грубой силы — кристаллизовалось. Не просто становилось тверже — оно уплотнялось до состояния нейтронной звезды, сердцевины невероятной тяжести и мощи. Дикая ци, гонимая адским напором Искры и фокусируемой волей Лэй Янь, не просто уплотнялась — она кристаллизовалась в прожилки чистой энергии, пронизывающие новую плоть и кости. Барьеры ступеней Очищения Меридианов — Седьмая, Восьмая — рушились не как двери, а как карточные домики под ударом тайфуна. Но это были лишь внешние вехи. Внутри шел акт алхимии души: грязь сомнений, шлак страха, примеси слабости выжигались первородным пламенем, оставляя лишь квинтэссенцию воли — обожженную, исковерканную, но несгибаемую.

Боль не утихала. Это был ад, вывернутый наизнанку. Но сквозь ад пробивалось новое ощущение — могущества. Чистого, древнего, неумолимого, как сама земля под наковальней небес. И сквозь боль, сквозь рев внутреннего пламени, он держал в сознании один, неизгладимый образ: Лань Синьюэ. Ее улыбку. Ее веру. Ее крик о помощи. Ради нее он выдержит. Ради нее он станет сильнее. Ради нее он станет молотом.

Нефритовый феникс на его обугленной, дымящейся груди взревел светом. Не вспыхнул — извергнул сферу холодного, лунного сияния, озарившую пещеру и на миг отбросившую тени. И в этот миг, сквозь рев внутреннего ада, сквозь треск ломающихся и срастающихся костей, сквозь наставления Лэй Янь, режущие сознание, — явственно, как удар колокола в тишине, прозвучал ее голос. Не эхо, не воспоминание — живая нить, протянутая сквозь пространство и боль:

'Держись…' — шепот, сотканный из льда и стали. 'Я тоже… держусь… Обещаю.'

Это был не призрак надежды. Это была клятва. Залог их общей борьбы. Ловушка еще не захлопнулась. Она сопротивлялась.

Лэй Янь, ее сияющая форма напряженная до предела, как лук перед выстрелом, наблюдала за этим титаническим актом саморазрушения и возрождения. Молнии в ее глазах метались, вычисляя потоки энергии, направляя разряды 'Жала Грозы' на сброс излишков силы, которые прожигали дыры в каменном полу и заставляли шипеть воду у берега. Но за холодным расчетом стратега, в глубине ее призрачного взора, мерцало нечто иное. Искра. Не Первогоря, а человеческой веры. Надежда, что этот упрямый Недостойный, этот юноша с Сердцем из Горы и Пламенем в душе, способен не просто выжить. Он способен стать молотом, что разобьет вековую тень Предателя. Клинком, что рассеет тьму искаженного Пути. И, возможно… щитом и светом для той, чей собственный свет уже навеки опалил его душу. Охота Чэнь Хая продолжалась, но добыча, которую он загнал в подземелье, превращалась в нечто иное. Не в жертву. В стихийную силу. В грозу, что может обрушиться на самого охотника. И Лэй Янь впервые за долгие века смерти ощутила ледяное, стратегическое предвкушение.