В луче, пробившем крышу, пыль танцевала менуэтом забытых времен. Стена, облупленная временем, как пергаментный палимпсест, хранила последний слой — детский рисунок, выцветший до оттенков призрака. Дом дышал сквозняками, выдыхая запах сырости и старой штукатурки, а в углу, под слоем паутины, улыбались три фигурки: две большие, одна маленькая, держащиеся за руки угловатыми линиями. Но третья, та, что справа, казалась чуть четче остальных, будто ее дорисовали позже… или она сама проступила сквозь штукатурку, как пятно памяти.

Ноги сами подвели ближе. Пальцы скользнули по стене, ощутив шероховатость акриловой слезы, застывшей у ног самой маленькой фигурки. Кто плакал здесь? Ветер ворвался в разбитое окно, завыв в пустых комнатах, и на миг показалось, что силуэты на рисунке дрогнули, отвернулись, оставив ребенка одного. Тень рассказчика упала на стену, слившись с третьей фигуркой, и вдруг — холодок. Не совпадение, а диалог.

Может, это был не рисунок, а ловушка. Дом, как часовой механизм, замерший в момент, когда кто-то крикнул: «Не уходи!» Ребенок, оставленный в стене, продолжал ждать, обрастая трещинами, а третья фигурка — не мать, не отец, а тот, кто пришел после. Тот, кто нашел. Тот, кто тоже остался.

Уходя, рассказчик не заметил, как солнце сместилось, и тень его головы легла точно на кляксу-слезу. На прощание дом скрипнул балкой — словно вздохнул: «Спасибо». Но это могло быть эхом шагов, растерянных в лабиринтах пустых комнат.

А рисунок ждал следующего луча, следующей тени, следующего одинокого, готового стать четвертой фигуркой в вечном хороводе забытых вопросов.