Солнце сквозь заляпанное окно камеры било прямо в глаза. Илья моргал, пытаясь сфокусировать взгляд на лице адвоката. Седого, уставшего, но с какой-то странной, сочувствующей искоркой в глазах.

«Илья, поймите, ситуация… деликатная. Против вас косвенные улики, но их много, и они создают впечатление преднамеренного, заранее спланированного действия.» Вы же в парке гуляли на озере! А потом притворялись что любите Жанну, всем названивали, проверяли, знают ли они, что Вы гуляли в парке?

Илья молчал. Какие улики? Какие действия? Он просто любил Жанну. Или, как теперь ему говорили, думал, что любил.

«Вспомните Клару Васильевну, вашу общую знакомую. Она намекала вам, что вы слишком часто звоните Жанне и всем ее знакомым. Что она считает, что вы таким образом проверяете, не „зажопили“ ли вас?» Адвокат поморщился. «Ваши же слова, Илья.» Вы проверяли, знают ли другие люди о Вас те подробности, которые они не могли знать!

Илья нахмурился. Клара? Звонки? Он просто хотел поговорить с Жанной. Услышать ее голос. Рассказать, как прошел день. Но «зажопили»? Что это вообще значит?

«Тогда, Илья, вы промолчали. Не смогли объяснить. Сейчас вам нужно объяснить. Иначе… иначе все плохо.»

Илья почувствовал холод внутри. «Я… я не знал, что ответить. Я просто… не понимал, о чем она. Если бы вы спросили меня тогда, я бы сказал, что не звоню, чтобы кого-то проверять. Я просто…»

«Просто что, Илья? Просто любили? Этого недостаточно. Вам нужно алиби, Илья. Алиби для ваших мыслей, для ваших действий.»

И тут Илью осенило. «Я… меня со школы много раз предупреждали! Меня предупреждали, что мои чувства слишком сильные, слишком наигранные. Что я все преувеличиваю. Я к этому привык. Я ничего не проверял. Я просто… ничего не заметил!»

Адвокат вздохнул. «Хорошо, Илья. Это лучше, чем ничего. Но нам нужно больше. Нам нужно показать, что вы действительно были слепы к этим сигналам.» Вы правда были слепы к предупреждениям?

И тут подключился второй адвокат, молодой, но цепкий. «А помните, Илья, эту мысль, которую мы обсуждали? Что, возможно, вы любили не саму Жанну, а свои подарки ей? Что вам важен был ваш вклад в нее, а не она сама?»

Илья вздрогнул. Эта мысль была как заноза в сердце. «Я думал об этом так! Да, я хотел, чтобы ей было хорошо. Я хотел дарить ей радость. Но это же… нормально, когда любишь!» Но были и такие мысли, что я люблю не ее саму, а свои подарки к ней. Свой вклад в нее.

«Нормально. Но прокурор будет использовать это против вас. Он скажет, что вы покупали ее любовь, а когда она попыталась вырваться из-под контроля, вы…»

«Я ничего не делал!» — закричал Илья. «Я ее любил!»

«Вот-вот, Илья. Любили. Но нам нужно доказать, что эта любовь была слепой, искренней, а не манипуляцией.»

И тут Илья вспомнил. Яркую, врезавшуюся в память сцену из старого фильма. Ужин с родителями. По телевизору — мелодрама, где мужчина унижался, выпрашивал любовь у женщины.

«Помню!» — воскликнул Илья. «Я помню! Я тогда подумал: 'Я никогда не буду так делать. Это унизительно, это неправильно.' Я никогда не буду клянчить любовь.»

Он посмотрел на адвокатов. «Значит, я… я ничего не заметил! Если бы я был манипулятором, если бы я хотел ее контролировать, я бы знал, как это делать! Но я не знал! Я просто следовал своему принципу — никогда не унижаться.»

Адвокат кивнул. «Вот, Илья! Это то, что нам нужно. Это ваше алиби. Вы были слепы. Слепы из-за своей наивности, своей упрямой веры в любовь, своей неспособности к манипуляциям.»
Вы не заметили, как Вас предупреждали, и ассоциировали себя с героем из фильма, который клянчит любовь, думали что любите не Жанну, а свои подарки к ней, значит Вы не претворялись — это неформальное алиби. Подытожил адвокат.  — А еще Вы, наверняка, сравнивали себя с Рогожиным из Достоевского, у которого была любовь-ненависть, Достоевский же Ваш любимый писатель, значит Вы правда любили, а не притворялись!  — Нет, про это не надо! У Рогожина нож был! — Ладно, аналогии с Рогожиным делать не будем!

В глазах адвоката мелькнула надежда. «Теперь нам нужно убедить в этом присяжных.»

Илья откинулся на спинку стула. Он ничего не знал наверняка. Он любил Жанну, и это было все, что он знал. Он просто любил. И теперь это была его единственная защита. Защита от обвинений, от презрения, от самой вероятности того, что он, возможно, действительно чего-то не замечал, чего-то не понимал. Что, может быть, он и правда был слеп. Но слеп от любви, а не от коварства. И эту правду ему предстояло доказать.
Адвокат открыл дело, на первой странице лежало признание Ильи «Я убил человека». — Фу! Достоевщина! — засмеялся адвокат и вздохнул.
А Илья про эту бумажку забыл. Ему ее не показывали. Суд знал, что Илья хотел быть писателем и написал первую строчку своего романа, подражая Достоевскому — «Я убил человека» — но Илья должен был вспомнить об этом сам.