Лист, вросший в асфальт.
Не трещина — шрам, оставленный городом в попытке сшить небо с землёй. Из разреза, узкого, как зрачок, пробилось нечто, похожее на вопросительный знак из смолы и янтарной пыли. Дерево. Или его тень. Ствол — спираль, закрученная против времени: годичные кольца не концентрические волны, а иероглифы, рассказывающие о том, как корни проглатывают асфальт, превращая его в сахар тишины.
Листья рождались глухими. Не шелестели, а поглощали звук — крики шин, скрежет метро, — фильтруя их через прожилки в молчание. К полудню крона становилась архивом утраченных шумов: в её тени прохожие внезапно замолкали, прижимая ладони к гортани, будто выдыхая обратно слова, которых не говорили.
Ночью дерево цвело. Не почками — каплями чёрного стекла. Они звенели, ударяясь о тротуар, и в этом звоне были слышны обрывки чего-то древнего: шепот корней, просачивающихся сквозь пласты телефонных кабелей к подземным рекам, где вода помнит вкус динозавров. Утром асфальт вокруг трескался дальше, образуя паутину, похожую на карту забытой цивилизации.
Однажды на стволе появилась надпись: «Здесь был Виктор». Буквы вросли внутрь, стали прожилками, и дерево, переварив их, выпустило лист с золотым контуром человеческого сердца. Оно пульсировало в такт ветру, пока град не сбил его в ту самую трещину, которая, сомкнувшись, оставила на месте шрама — гладкий рубец, похожий на улыбку.
Город продолжил жевать собственные улицы. Тишина, как опавший лист, ждала следующей трещины.