Пошла на рынок, встретила старушку. Старушка продавала с картонной коробки вареную свеклу и пучки какой-то ведьмовской травы.
А еще фарфоровых собачек, боярышню — поддельную гжель, и вот эту чашечку.
За чашечку я сразу уцепилась.
— Сколько, — спрашиваю.
— Сто, — с несмелой надеждой говорит старушка.
Я гений торга, вы же знаете.
— Двести, — говорю.
Но бабка тоже не промах, умеет вести дела:
— Милая моя, — говорит. — Она ж даже без позолоты! И без блюдца.
Еле сторговались.
Пойдем, говорю, домой, чашечка. Станем пить майский чай под белевскую пастилу и смотреть в окно на снег. С котами не дружи, они дураки.
Принесла домой, рассмотрела. Клеймо Дулевской фабрики, голубенькое. Фарфортрест имени Правды, 1925, значится, год.
Многоуважаемая чашечка. Скоро столетие отметит. Невесомая в ладони. Фарфор просвечивает. Кантик зеленый, скромный.
Такое тут было, такое.
Большой перелом, Маяковский застрелился. Коллективизация, голод, репрессии, война, победа. Атомная бомба. Целину освоили, в космос полетели. Карибский кризис, Пражская весна, войска в Афганистане. Перестройка, Чернобыль, путч. Чечня, дефолт, 11 сентября, ковид.
А ты уцелела, из всего сервиза одна.
Чашечка моя, бедная ты моя чашечка.
Вот еще год к твоей хрупкой жизни.