Ещё, конечно, город иногда шептал чужое имя перекрёсткам, передавал кошмарам-переросткам, что матушка по-прежнему горда успехами на ниве бытия, хотя «вот с этим» явно налажали. Везли в баулах вязаные шали, цветные дудки, розмарин, тимьян воскресные базарные ряды, но амулеты продавались хуже. Порталы предпочли казаться уже. Считался кем-то вроде сироты оставленный кентавром кабинет. Над чашкой больше не парила пена. Несказочность случалась постепенно, поэтому как будто бы и нет.

У старой саламандры в сундуке хранились мемуары мандрагоры. Старуха редко выбиралась в город. Минуты шли по часовой дуге, с дистанции до старта не сойдя. Однажды попыталась двадцать третья, одна (зато какая) за столетье. Куда ты рвешься, летнее дитя? Неужто жизнь тебе недорога? Ни дураки, ни бунтари не в моде. Садовый гном-синоптик на комоде пророчил холод, дождь и ураган. Светильник, понимающий фарси, грустил, что потемнела анфилада. Воскресной ночью, будь она неладна, старухе захотелось пофорсить. Тряхнуть хвостом, повеселиться всласть.
Потанцевать над площади фламенко. Назначенная мэром пересменка счастливых звёзд в ту ночь не удалась. И праздник был, и вспыхнули костры. Потворствуя строительной артели, фасадами дома помолодели, ведь окна, занавесками пестры, открылись запредельно широко, впустили небо в скучные квартиры. Шумели фавны, блеяли сатиры, эквилибристы в клетчатых трико баланс держали. Более того, из криков «бис» потом сложилась мантра. Всё просто — танцевала саламандра. И в город возвращалось волшебство.

Ещё, наверно, город пару раз казался неприкаянным и нудным. Вновь не драконьим, а торговым суднам пытался дать заказы на Шираз. Сны каменными дёснами жуя, грозил прогнать горгулью или бруху, но, устыдившись, вспоминал старуху, подумав: что же, ну чего же я, всё суетно забочусь о пустом.

И ты, пока не поменялся ветер, храни огонь. Ты за него в ответе, и целый город за твоим хвостом.