Машину оставил на дороге — к дому не проехать, замело все, только узкая тропинка виднеется на снегу.
Вот он. Дом из детства, старый, но добротный. С большим огородом, с калиной под окном, и с раскидистой березой, ветками прикрывающими старую баньку.
Поднимаюсь по лестнице, а в дом уже открылась дверь, и из неё выглядывает приветливая старушка.
— Ой, Женя приехал. Давай, проходи, сапоги не сымай, на полу студено! А я вот только обрядилась, к козам ходила щас. Печку закрыла, вроде не угарно. — она радовалась, что я пришёл. В этом крыле деревни теперь одна осталась. Сосед умер недавно, а соседка только летом приезжает.
— Вчера ходила по хлеб, дак сказали холодно будёт на нидиле, а вроде тепло на уличе. Не озяб? Садись на диван, кошку прогони, щас чай будем пить. Кот дак совсем непрошлой, домой пускаю- с ног сносит. Выпускаю- тожо, как будто боитсё меня.
В доме все так же, как и пять, и десять, и пятнадцать лет назад. Только на календаре настенном цифры меняются. Чистота, порядок, а на тумбочке с зеркалом, в уголке, маленькая ёлочка в трехлитровую банку поставлена, банка укрыта белой тканью, деревце добротно наряжено, даже снегом из ваты украшено.
На полу пестрые половички-кружки. Сама вяжет. Красиво у неё получается.
— Я в новый год нынче никуда не ходила. Валька хотела придти, да чего-то не собралась, дак я телевизор посмотрела, да спать в первом часу легла. — собирая на стол рассказывала бабушка. — ты бы хоть сказавсё что придешь, пирогов бы напекла. Так то напеку дак ведь самой не съись, засохнут, пропадут. Куричи дак совсем обнаглили, не несутсё совсем, по три яйча в нидилю выдают, нынче летом ещё продержу, эдак будут дак не стану больше, кормишь, кормишь, а отдачи никакой.
Старенький чайник, сахарница, кружка большая, из которой я в детстве ещё чай пил. И чай вкусный у неё, особенный. Вроде и заварка такая же, а вкус другой. Может, из-за воды с колодца.
— На долго приехав-то? Как там в городе-то у вас? — наконец-то усевшись за стол спрашивает меня.
— Да не на долго, вот через неделю уезжать. А чего в городе, так же все. Потихоньку. У вас-то тут как? — улыбнувшись спрашиваю.
— Дак, а у нас то и того тише, — смеётся, — дома все сидим, зима дак, не ходим ни куды. Да и ходить-то не куды, в село щас редко ходу тоже, до магазина да обратно. Там с продавщичей бывает по часу разговариваем. Ей тоже скучно, никто не ходит дак, и мне тоскливо дома-то одной, дак ходу, спроведываю.
Ты пей чей-то, давай ещё налью, печенье бери, свежее, на днях брала. — пододвигает тарелку с печеньем.
В уголке иконы, одна большая, как себя помню, всегда здесь висела. Старая. И несколько маленьких. На календаре отметки ручкой, записи разные.
Белоснежная печь, на шестке какой-то маленький чугунок. Уютно и приятно, и спокойно так.
А она все рассказывает, и спрашивает. Спрашивает, и рассказывает. Отвыкший слух ласкает её деревенский говор. Голос, в котором столько тепла и добра.
Спрашивают в песнях, где взять билет в детство?
Да зачем же билет, когда можно просто приехать к бабушке, и время само вернётся назад.
— Ну, поезжай с Богом. Ты и без шапки опеть? Ой, Женька, студено ведь, накинь хоть капюшон от свой!
Аккуратнее идь-то! Сколько на дороге. Робетишки недавно вон улитили, вытаскивали трактором.
И уезжать не охота. А она перекрестит в след. Молитву прошепчет. И смотрит на дорогу, пока из виду не пропаду. И всегда ждёт, и всегда рада…