«Про сыр, сырную тарелку и сырость.»
Конец апреля. Италия. Лацио. Фьюджи. В недалёком прошлом курорт для богатых европейцев забальзаковского возраста, а ныне трехразрядная здравница для небогатых пенсионеров — в основном итальянских северян. Они бесцельно ходят по городу, заглядывают во все попутные всевозможные мелкие семейные магазинчики, которых здесь на много больше, чем покупателей, лежат-сидят в парке на неудобных скамейках у киосков с лечебной водой из источника, пьют её, дышат воздухом, только что спустившимся с горной округи, вдали от городского шума цивилизационной суеты, забыв про бытовые хлопоты, постоянную нехватку кому чего, без принципов, без блата, без связи. Вот так! Короче, рай и… кошелёк.
На званый ресторанный ужин в тесной компании нас пригласили случайные попутчики — семейная пара, с которыми мы познакомились ещё в московском аэропорту у стойки регистрации: он типичный итальянец-северянин, она — наша из Харькова, ставшая белокурой «итальянкой» лет за десять до нашей лотерейной встречи, но сохранившая родной говор и манеры — невыносимо-простецкие и дружественно-непринуждённые. Итальянца звали Марко. В дальнейшем, мы с ним подружился. И даже стали бизнес-партнёрами.
С северными итальянцами можно было иметь дела. В отличие от южан, которых северяне мало любили, и относились к согражданству с ними, к такой неизбежной каре (за что?!), так, как жители привулканья по сей день относятся к потухшему, но не забытому в притчах и легендах ужасу, разбушевавшемуся две тысячи лет назад, Везувию, они чаще держали слово. Северяне считали южан ленивыми бездельниками. Однако законно и непременно пользовались их географическими широтами с распростёртыми гостеприимством и пляжами. В свою очередь южане относились к северянам с душевной снисходительностью, как к не по возрасту «деловым» играм своих маленьких детей, понимая, что они всё же земляки, хотя те и поражены гордыней из-за миланского «холода» и чрезмерной близости к банковским и товарным потокам, убивавшим раскрепощённую радость жизни. И если в гардеробе северянина галстук был и, время от времени, использовался по назначению, то южане в принципе не знали о существовании такого аксессуара.
Ресторан располагался недалеко от города — в двадцати пеших минутах. Добрались мы туда на своих четырёх на двоих, так как заказать такси в маленьком городке большая проблема. Да и стоимость проезда, хотя не столь большая, однако убивавшая сопоставимостью со стоимостью трапезы без питья. Проголосовать же на дороге не вариант — у них так было не принято. А потому, пролетавшие и проползавшие мимо нас разнокалиберные авто, по нашим предположениям либо принимали нас за клоунов-приколистов, потерявших своих зрителей, либо искавших самих себя «недобуйных» из ближайшей маленькой узкоспециализированной больницы в день открытых дверей в ней. Машину тогда я не водил, впрочем, как не вожу и теперь. И всегда, на поднимающиеся до чёлок брови вновь посвящённых в этот факт моей биографии, яко бы из-за моей, как они считали несовременности и даже отсталости, я отвечал и отвечаю: «Вот если бы мне предложили провести пароход в любую точку мира, пройдя любыми проливами хоть Бельтами, хоть Зундом, хоть через Па-де-Кале, то, пожалуйста, просите. Дайте мне лишь секстан и лоцию, и я доведу вас куда и до чего угодно.»
Мы прошли по тротуару мимо ещё открытых мясных и овощных лавок, и вышли из города. Вместе с городом закончился и тротуар.
Настежь открылись, выглядывавшие до этого из-за бетонных углов двух-трех этажных, гармонировавших друг с другом домов и домишек со скошенными черепичными крышами и мансардными окнами в них, стоявших за своими заборами и заборчиками, в большинстве случаев отделённых друг от друга пару-тройку-шаговыми палисадниками со странными для среднерусской возвышенности, вечнозелёными, менявшими по временам года лишь оттенок цвета, не плодоносными лиственными деревьями и лавровыми кустами, поля-полЯшки с убранным когда-то урожаем неизвестно чего, очагами поросшие кустарником и смесью некультурных прошлогодних и озимых трав. Впереди был лес. За лесом, как мы потом узнали, был вполне себе элитный гольф-клуб. Справа за полем — фабрика минеральной воды (курорт ведь). Слева — спорт-клуб, а за ним, перекрыв линию горизонта, горные стрелы и кряжи.
Дойдя до развилки, сразу за красным, как и у нас, городским пожарным центром, мы повернули налево и опять налево. И вот мы на месте.
Если бы нам заранее не объяснили, как дойти до этого места, на какие маяки ориентироваться, если бы не мои профессиональные компетенции штурмана дальнего плавания, как говорится, не зря хорошо учился, успешно практиковался и много лет утюжил моря-океаны, то легче было бы быть белошвейкой и найти иголку на полях во ржи, так как по дороге к еде ни одного дорожного указателя, ни одной нужной вывески мы не увидели. Но в прошлом я был профессиональным мореманом (хотя, все знают, что мореманов «бывших» не бывает). И привёл нас к искомому без растерянности и наводящих вопросов ни попутным, ни поперечным. Тем более что на дороге за без малого получаса хода ни одного из них нам не встретилось.
В Италии, как и во многих других европейских странах у жителей не принято ходить пешком до цели, то есть до пункта назначения. Они даже на ежевечерний променад в соседний общественный гуляльня-сквер, находящийся в трёхстах метрах от подъезда, путь до которого проходит по урбанистическому запретному для транспорта парку, начинающемуся от стены их собственного дома, сделав крюк в полтора-два километра, получив в итоге тот же результат, отправляются обязательно на личном авто. Так у них там принято. Даже за булкой и молоком через дорогу, местные ездят на авто — или на маленьких и древних, на которых дальше ближайшего магазина и не доехать, или на современных внедорожниках, таких квартирах на колёсах для комфортных путешествий вокруг света. Куда угодно хоть стричься в парикмахерской в соседнем доме, хоть мусор выносить, истинные итальянцы ходят, то есть ездят только на авто.
Мы сошли с асфальта на грунтовый спуск, пересекли грунтовую же стоянку, уже заполненную редкими разноразмерными, с ассортиментной готовностью к утилизации и среди них ещё более редкими респектабельными автомобилями. И… вот он — ресторан.
Уже окончательно стемнело. Поэтому определить фундаментальную грандиозность замка неизвестного рыцаря, достойно оценить воплощённые замыслы канувшего в историческое беспамятство веков и лет местного зодчего, не удалось. Но терраса с не сервированными столами нас удивлённо насторожила — освещенная изнутри, как танцплощадка, при этом пустая, неуютная, безжизненная. На мгновение мы пожалели, что послушали советы местных, что это самый «вкусный» ресторан в округе. Хотя настоящее удивление пришло потом — терраса оказалась раза в три больше чем зал приёмов самого дворца.
Был достаточно тёплый для второй половины апреля вечер. Редкие, но сильные потуги ветра, всё ещё напоминавшие, что прошедшая зима не на много дальше от нас, чем мы от ещё не царствующего лета, промозглыми мурашками не давали возможности даже задуматься, чтобы расположиться на открытой веранде.
Неожиданно, словно чужая тайна, открылась неувиденная сразу при беглом ошарашенном осмотре помещения дверь. Ненавязчивые добрые запахи родного, тепло и предвкушение приятного обернули нас гостеприимством, как маминым домашним пледом, расположили к доверительности, в миг уничтожившей поползновения брезгливости и скепсиса. И был камин, и не жгущий глаза свет, позволявший рассмотреть всё, что приятно и необходимо, и скрывавший от гостей то, что помешает и не позволит им правильно принимать и переваривать кулинарные радости своих блюд, а также не лишит собственного удовлетворения от вида чужих «неудачных» блюд за соседними столиками.
Мы оказались в типичном сельском итальянском ресторане для итальянцев. То есть, никаких наших, и вообще никаких иностранцев здесь никогда не было. Если кто в таких заведениях не бывал, то представьте, что вы на шашлыках — вокруг друзья и родня, все друг друга знают — атмосфера тёплой, расслабленной непринуждённости. Чего стесняться то?! Зачем напрягаться?! Вот и здесь — домашности было вдоволь, как свежести в диком лесу после грозы.
Это был небольшой семейный ресторанчик «агротуризмо» с названием «У рыцаря». «Агротуризмо» — это, когда вас накормят всем своим — с овчарни, с птичьего двора, из сада-огорода — овощи-фрукты по сезону, мясо, птица — по забою, но без пахотного труда на здешних угодьях. Откуда взялось такое название, жена хозяина, обслуживавшая нас, плотная женщина, лет тридцати пяти шестидесяти с непонятностью на голове, одетая в блузку со спустившимися, ранее закатанными рукавами, в юбку, скрывавшую пятки, спрятавшуюся под фартуком, похожая на кухарку с картин еврохудожников эпохи возрождения Бейкелара или Маса из малых голландцев, с доброй, ненавязчивой, дежурной улыбкой, включавшая её на своём бесформенном лице каждый раз, при своём подходе к гостям, и мгновенно гасившая её на полу-отвороте от них, то ли экономя энергию, то ли по рекомендации косметолога, не знала. Такое название дал заведению ещё прадед мужа лет за сто до нашего вопроса.
Вся обстановка, название, местами от лица к лицу странные, совершенно незнакомые сотрапезники поначалу заставили нас быть напряжённо-расслабленным. Но недоверчивая фатальность «во-о, попали, так попали» была позабыта, после пары бокалов хозяйского вина «для своих», т. е. подпольного самопала, доступного по цене даже бездомным, но вполне достойного по вкусу, и от всего этого показавшегося коллекционным шедевром винодельческого искусства. Такое вино хозяева всегда подавали в разнолитражных графинах колбачного вида, при этом озорно, даже театрально, оглядываясь по сторонам, дабы выявить не нужных свидетелей, которых там не могло быть, так как зайти сюда случайный путник не мог по определению отсутствия вывесок и указателей, а остальные приходили либо по звонку, либо по-соседски.
Интерьер и мебель ресторана в точности соответствовали и его названию и историчности — старые, но не старинные псевдовинтажные мебель, текстиль, отделка. При этом всё добротное, ухоженное, а царапины, потёртости и выщерблины — не портили впечатление, а наоборот — добавляли шарма. А вот посуда и столовые приборы были просто таки королевские — на недосягаемом для окружающих их другим предметам, да и многим посетителям, высоте — высший класс. Они подчёркивали вкус, стиль, изысканность, кто знает, а может быть и благородное происхождение хозяина замка, отразившего в них сполна свою высокородно-сдержанную, ироничную и немного снисходительную по отношению к гостям улыбку.
На деревянных столах, покрытых неновыми беспятненными, обрезанными по краям столешниц скатертями, больше похожими на гигантские, хлопчатобумажные, местами с завышитыми дырочками салфетки, стояли разношёрстные разноразмерные пузырьки-бутылочки с разгонявшими аппетит бальзамико-уксусными настойками, оливковыми маслами с разнотравьем и с самозажигавшимся нетушимым во рту водой перцем. Обязательные соломенные лодочками с традиционными хрустящими подсоленными палочками с тмином и топинамбуром завершали стандартную сервировку. Этакий прикид ожидания.
Мы выбрали первый попавшийся на глаза столик в дальнем от входа углу возле бесполезного темнотой улицы окна, лучший для наслаждения уличным пейзажем… днём. По странной счастливой «случайности» за этим столом нас уже ожидали наши итальянцы. Ниочёмный разговор, сопровождавшийся бескрайней виной дегустацией, вместе с наполнявшимся завсегдатаями залом, постепенно приобретал смысл. И когда трапезная заполнилась вечеревшими до обычного «свободных мест нет — да меня ждут… вон мои друзья… стул принесите, пожалуйста — а-а, проходите-проходите, рады-рады, ждали Вас» и их же шумом, всё это броуновское движение и гул Земли вдруг исчезали, становясь неслышимым и невидимыми никому, кроме опоздавших, да и то, только на время их успешной погони за общей кондицией, а также официантов и случайных непричастных. Уже через час все посетители, разговаривая в полный голос, не мешали друг другу. Сорочинская ярмарка превратилась в классическую музыку для гостей, которые сами её и исполняли, и слушали.
Наши итальянцы, зачинщики посиделки, постоянно вставали, чтобы обняться и поцеловаться со всеми входившими так, как у них принято — дважды доверительно и аккуратно прикасаясь щеками то с одной, то с другой стороны: женщины с женщинами, мужчины с мужчинами, свои женщины с чужими мужчинами, их мужчины с чужими женщинами. Необычно! Такое тогда было необычно, по крайней мере, для меня — на часах всё же первая половина нулевых, а мне уж скоро сорок (!).
Все вокруг были своими. И нам, чтобы не выбиваться из атмосферы коллективизма и не выглядеть краснокнижными, пришлось вписаться в эту, на первый взгляд неискушённого, вакханалию, скрыв за покраснением наших лиц возмущённость от неизбежного — «хочешь с нами — делай также».
И тут меня кто-то дёрнул за телевизионную память детства, отрочества и юности. И я взасос ответил на эту целовальню — от всей своей советско-русской души наградив одного из приветствующих затяжным сочным поцелуем. Чем, честно говоря, поверг в смущённый восторг всех обернувшихся на звуки моего приветствия. Осчастливленная дама не испугалась, а закрыв глаза, и растопырив пальцы рук, чуть касаясь ими моей спины, была без ума от моего нежданного напора и профессионализма. Чего скрывать то — целовался я, как… ангел. И было от чего — ещё в младенчестве бабушка называла меня «херувимчиком». Этим моим экспромтом остались недовольны лишь двое — моя спутница и спутник той дамы. Ну, это уже издержки их же традиции, только в моей интерпретации.
Моя спутница была в восторженном фаворе у всех посетителей. Её, тёмно-при-тёмно-русую, с утончёнными чертами и лица, и фигуры, сразу признали за «испанку». Хотя тамбовско-московская дерзкая спокойность, удовлетворённость собой, несочетаемость выпяченных одновременно надменности и доброжелательности, скромности и затмевающей всё и всех яркости, бывшие во всех её внешности, жестах и мимике, сверх необходимого выдавали её родину — она с другой планеты.
Принимавшая сторона, удовлетворившись на слух нашими едовыми предпочтениями и своими рекомендациями, сделала заказ: паста с морепродуктами и овощами на первое, говяжья тальята со средней прожаркой на второе. На десерт — незамысловатая тайность — тирамису. Короче не ужин, а классика жанра.
Про мою тогдашнюю итальянско-кулинарную искушённость можно сказать так — спагетти, пицца… Вроде бы всё… Это была вся итальянская еда, о которой я что-то слышал, но которой никогда и ни разу не был ни то что не посвящен, но даже не представлен. И всё не смотря на то, что это был мой второй приезд в Италию.
Первый раз я побывал в не раз тысячелетней империи лет за пятнадцать до того моего второго итальянского пришествия. Тогда после пятимесячного рейса я летел с командой коллег моряков-рыбаков из ангольской Луанды в Москву. Промежуточной посадкой был Рим. В римском аэропорту Фьюмичино нас провели из одного транзитного зала в другой, через строй итальянских карабинеров с расчехлёнными и взведёнными по боевому Береттами на перевес и с пальцами на спусковых крючках. В то время Италия представляла из себя живой учебник по терроризму. «Красные бригады» — леворадикальная подпольная организация со множеством террористических ячеек, держала в смертельном ужасе всех апеннинских политиков, как тех, кто разделял их антинатовские взгляды, так и противников. Так Альдо Морро, взорванному этими борцами, вроде как по случайности, в конце 70-х в своём авто, дважды побывавшему итальянским премьер министром-социалистом, бывшим почти их сторонником, это не помогло. Правительство боролось с ними жёстко и даже жестоко и к моменту моего первого знакомства с аэропортом вечного города, ещё не победило, но уже было на пути к своей Виктории. Чего нельзя было сказать о войне правительства с мафиозными кланами, на которых стояла вся полуостровная жизнь — и простых людей — соседей этих мафиози, и небопроживающих римских политиков, и экономических локомотивов Милана, и овощных лавок и пляжей Неаполя и Палермо. На мафии жила-была-стояла-опиралась и молилась ВСЯ итальянская судьбинушка — с низа до верха, сзади и впереди, слева и справа. Все, всё, всегда и везде!
Так как за шесть часов полета нас кроме Кока-Колы в фирменных коловых бутылочках ничем жевательным не кормили, то Аэрофлоту пришлось раскошелиться, удовлетворить нас и удовлетвориться самим нашим кормлением в транзитном пищевом изобилии. По количеству блюд, так называемого «шведского стола» по-итальянски, по обстановке и посуде, в переложении на родные Советские столовки - это был настоящий ресторан. Ну, не Арагви и не Прага, конечно, и даже не «Славянский базар» 90-х социалистических годов, но уж точно не столовая номер 57 и не блинная на Пушкинской площади в Москве при всей моей любви к ним и счастья их редкого посещения.
Такие вот остались ощущения. Хотя память постеснялась или не захотела перегружаться, не позволив оставить у себя картинок тех их интерьеров и названий угощений. Но впечатления — хорошо, богато, много, вкусно — всё же сберегла.
Пьём вино. Но вино в Италии — всегда и везде, как холодная вода в наших городских трубопроводах. А что взять под горячее с полупрожаркой?!
И тут для меня был удар, уже не первый, а скорее очередной и возможно не последний. Итальянцы не пьют крепкое спиртное во время еды. Как же так? А когда же? А вот тогда, когда надо, так, как надо и столько, на сколько хватит сил и/или последующих обстоятельств транспортной доставки до дома, а также неотложности завтрашних дел.
Марко ошарашил меня, поведав, что в Италии крепкое спиртное — водку, граппу — пьют только ПОСЛЕ обеда. И, в принципе, ничем серьёзным не закусывают. А во время еды с вилками и ножами у них пьют «закусывая» только алкаши. Мой ответный спич, уничтожил Марко — «а у нас после и без закуси только алкаши и пьют». Оглядев наших спутниц, которые выступали и переводчиками для нас, и одновременно нашими комментаторами-интерпретаторами, мы с Марком, недолго думая, решили и объединили наши национальные традиции.
В дальнейшем эта новая межнациональная, а правильнее сказать наднациональная традиция захватила меня. И её стихийному возникновению тогда, я нашёл логическое обоснование, её справедливость и обязательность к применению больше не вызывала сомнений. Я очень бережно отношусь к своему здоровью, не бросаю деньги на ветер и крайне рачителен со временем. Всё так, как в школе учили. Поэтому теперь, когда я пью, то не закусываю, как следствие, не толстею, а даже худею, так как калорий лишних не потребляю, экономлю семейный бюджет — на закуску не трачусь, здоровье организма сохраняю — спиртного меньше нужно. А в результате этих безусловно полезных привычек и норм, экономлю и своё время, ведь оно тоже не бесконечно!
Да, и конечно же пищевые лёгкости перед первым блюдом — для настройки организма на ужас терпения и терпимости в ожидании главных, которые попадут в него в ближайшие час-два-три для, их успешной переработки им, так сказать предисловие к нашему застольному роману под белое, да и под красное вино. Кроме съеденных уже палочек из соломенной лодочки, фокачча, каких-то салатов, главной лёгкостью, которую заказали наши итальянцы, была «сырная тарелка».
Что это такое до этого того рандеву я не знал. «Сырная тарелка» — это блюдо, заряженное патронами из нарезанного кусочками для еды «на раз» сыра различных сортов и возрастов, снабжённое кубиками дыни, розетками с мёдом, а так же маленькими пирамидками из различных паштетов для смазки пищевого тракта, для раскрытия национальных итальянских вековых предпочтений, для понимания смысла и причин возникновения итальянских народных сказок, легенд и приданий. И для удобства познания, сервированная деревянными шпажками-зубочистками.
Это блюдо чрезвычайно простое по подаче и демократичное по его употреблению — ни ножей вам, ни вилок: накалываете на шпажку подмигнувший вам кусочек сыра, плюс на выбор к нему кубик дыни или чуть-чуть мёдику, или же немного паштетика, скажем миндального, хотя, конечно можно и всё вместе; и снимаете всё это зубами у себя во рту (конечно, если кто-нибудь по пути не перехватит). И так продолжаете до либо истощения запасов на тарелке, либо до насыщения вашего организма.
СЫР — как много…, а когда больше, то ещё лучше! В этом слове — почти ВСЁ! Любители Вы Сыр, как люблю его я? Как по мне, то лучше съесть маленький кусочек СЫРа, чем огромный кусман «сыра не сыра». Дайте мне на выбор — любая колбаса или любой сыр (я имею ввиду СЫР — это когда из плюс-минус 10 л настоящего молока получается 1 кг сыра), и я выберу сыр.
«Сырную тарелку» можно приготовить дома самим, а съесть весь её заряд самому, без завистников, не врубая пятую скорость, спокойно отвлекаясь на домашние дела и возвращаясь снова и снова к временно оставленному, сохранившемуся в целостности и сохранности, если, конечно же у вас нет домашних любимцев, с их неподконтрольными вам желаниями и инстинктами, минуя посредников в лице ресторанов и кулинарных шоу. Любой твердый и/или полутвёрдый сыр, только сыр, а не ту дешёвую хрень из продуктово-хозяйственного подвала, нарезаете кубиками 1,5×1,5×1,5 см, выкладываете на плоскую любимую белую тарелку и рядом наливаете лужицу неконтрастного мёда. Гречишный мёд или каштановый, которым я всегда отдаю предпочтение — насыщенные, но несущие сами себя — для другого праздника. Они просто затмят собой сырную сказку. Такой мёд сам по себе — радость. Поэтому с сыром лучший мёд фоновый, что-то липовое или цветочное. И так. Вилкой накалываете кусочек сыра, буквально дотрагиваетесь им до лужицы мёда (не нужно обволакивать, как во фритюре — по крайней мере, в первый раз)… Как открывать рот и жевать-глотать рассказывать не буду — это уже личное, даже несколько интимное. Понравится — блюдо ваше. Если нет — значит, нет.
Хотя, конечно, можно пригласить и гостей. Ведь важно не только ЧТО ешь, но и КАК это делаешь. Как говорил профессор Преображенский из «Собачьего сердца» Булгакова: «Важно: что ешь, с кем, и что при этом говоришь!»
Количество рецептур использования сыра вообще и Пармезана в частности, стремится к бесконечности: от пасты (по нашему статистическому — макаронные изделия), различных салатов, заправкок для мяса, птицы, рыбы, овощей, и до традиционной русской картошки. Помните, как в любимой кинокомедии «Девчата», где героиня Надежды Румянцевой перечисляла то, что можно приготовить из картошки. Так вот, к этому перечню можно смело добавить ещё с десяток различных блюд из картошки с сыром.
Да, а вы знаете, что самый популярный и многими самый любимый итальянский десерт — тирамису — тоже сделан на сыре? Нет, не знали? А это так таки и да!
Главный же сыр, так сказать сыр всех сыров — Пармезан может не только «быть К» чему-либо, а представиться основным, то есть самостоятельным блюдом, где не он помогает раскрыться вкусу и /или изменить вкус основного продукта, а сам готов продемонстрировать себя и, приняв помощь от других, удивить и удивлять и гурмана, и саму неискушённость.
Но не весь «пармезан» — ПАРМЕЗАН. Если Вам предложат купить сыр — любого сорта: хоть «Российский» с «Пошехонским», хоть Пармезан — за дёшево или с большими скидками, и если к тому же такой сыр имеет различные удлинения в своём названии, как-то «литовский», «столовый», «любительский», «особый» и т. д, и т. п., то не тратьте своих надежд на чудо, денег и времени — всё это пустое. Приобретёте лишь разочарование и озлобитесь сами на себя потому, как поддались на сладкие уговоры, или обиду на приятеля, если он посоветовал такую покупку.
Но все эти тонкости и премудрости я узнал только через много пятилеток после моего первого знакомства с королём сыров. Всего этого я тогда не то что «не знал», а даже не предполагал задумываться над подобным. Я просто любил сыр — преданно и беззаветно. Любовь моя к сыру была чистая, искренняя, без задних мыслей. Но в деле с Пармезаном, как оказалось поначалу, без взаимности.
И вот принесли закуску — большое блюдо «сырной тарелки» и коробку с зубочистками. Кусочки сыра разных сортов я ел с почтением, наслаждаясь каждым из них: и с медом, и с трюфельной пастой, и так. Но кубики Пармезана обходил, стараясь даже не касаться их деревянным захватом. Наши сотрапезники, увидев это, удивились. И я рассказал им свою историю.
Давно, лет за двенадцать тринадцать до того итальянского рандеву, а теперь уже лет тридцать с хвостиком назад, еще в Советское время, мой приятель, зная моё неравнодушие к сыру, рассказал мне, что есть, мол, такой сыр — пармезан называется. И что когда мне удастся его попробовать, то я получу, несравнимое ни с каким другим сортом сыра, да и вообще мало с чем, удовольствие, от его специфического необыкновенного вкуса. Спустя несколько месяцев, будучи то ли в Норвегии, то ли в Канаде, я купил Пармезан.
Запах Пармезана покорил меня в секунду. Всё окружающее поплыло куда-то, потеряло материальность и правильность. Истекая слюнями, через красные светофоры, неповторимым путём провидение привело меня на пароход, в мою каюту, усадило на кровать, накрыло стол и… вернуло мне сознание для того, чтобы наконец то я снял пробу и, вкусив, познал откровенье.
Ну, как у нас сыр едят? — кусочек белого хлеба мажут сливочным маслом, а сверху кусок сыра. Так и я — намазал хлеб маслом, вымучившись, пытаясь отрезать пластинку Пармезана, т.к. сыр все время крошился, но все же насыпал сверху эту сырную разноразмерную кусочковую крошку. Откусил. Жую… Пармезан на зубах хрустит-скрепит, сырное безобразие с бутерброда падает… Кошмар! Выкинул я все это недоразумение. Плюнул. Обругал про себя своего приятеля. И… забыл.
К моему приятному удивлению, итальянцы не засмеялись. На их лицах были улыбки многоопытной первой учительницы, которая готова была разъяснить первоклашке, почему зимой день короче, чем летом, и причины того, что весной всё зеленеет, а осенью всё, что зеленело — желтеет. Без сарказма, без иронии, без профессорского безальтернативного напора, Марко рассказал, как надо и настоял попробовать съесть Пармезан… ПРАВИЛЬНО.
Так я узнал, что бутерброды с пармезаном не делают — его либо натирают на тёрке (например, для приготовления лазаньи), либо колют, либо готовят так, как было в «сырной тарелке».
С тех пор, из всех сыров мой любимый — Пармезан.
С тех пор, эти «поры» начались уже на следующий день. Пармезан я стал добавлять в любую еду: в яичницу во всех её разнообразиях, в супы, в гарниры, к пасте, мясу, рыбе, птице, пицце, картошке и дрррррр. Единственным исключением стали стакано-чашечные жидкости — вода, компот, чай да кофе.
Пробыв во Фьюджи около недели, посещая чаще других одну из местных итальянских «столовых», мы были признанные её хозяйкой своими любимыми посетителями, так как мы всегда, также как и она, были дружелюбны, с бесшабашно-приветливыми отпускными улыбками, а главное — много ели, пили и много платили. Постепенно она привыкла к моей новой «страсти» — сдабривать Пармезаном любую еду, и на наш пятый или шестой визит, когда мы заглянули просто выпить по чашке ристретто и капучино, она с многозначительной улыбкой принесла нам вместе с заказанными напитками натёртый Пармезан. На мой вопросительно-удивлённый спросонья взгляд, она, демонстрируя доступное не каждому апеннинцу остроумие, обнажив свой рот, наполненный белыми ровными без ущерба зубами с рекламного плаката премиальной стоматологической клиники, вывалила:
— Prego, Signore! Prego!